– Что?

– Она образовалась, – пояснил Люис, – в процессе эволюционного развития Вселенной. То ли некая часть вакуума изменилась и стала темной материей, наполовину все еще оставаясь вакуумом, то ли темная материя, а с нею и темная энергия, произошла от некой неопознанной пока субстанции Вселенной, что продолжает усложняться и вот наконец усложнилась до такого состоянии, что ее засекли наши примитивные пока приборы.

Максим ощутил, как по спине прокатилась волна холода. Такое бывало и раньше, когда пытался охватить разом Вселенную, понять, осмыслить, а сейчас так вообще чувствовал желание пасть на колени и возопить, что он, крохотная тля, мелкая и жалкая, как смеет пытаться понять такие титанические процессы…

Он даже на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть ужаса, разверзшегося перед мысленным взором.

– Блин, какой же у нас разброс, – проговорил он холодеющими губами. – Меня мое любопытство привело к тому, что, всматриваясь в процессы почти что атомарного уровня, тоже бывает жутко, а ты вон куда глядишь… Лучше пойдем к столу, там все собрались, как дикари у костра, на котором жарят тушу мамонта.

Люис улыбнулся.

– Мамонта вряд ли жарили целиком, но пойдем, нехорошо отрываться от коллектива. Твоя красавица еще взревнует… И еще раз выпьем. Что-то мне в последнее время начинает это нравиться. Везде нахожу оправдание, дескать, в вине много полезных веществ… Пойдем, там появилось что-то особое.

Он улыбался, но в глазах появилась тревога, все же понимает, что рулят нами инстинкты, а мозг только подыскивает оправдания и объяснения.

Пока шли к столу, Максим мрачно думал, что в Библии четко сказано: «Пьяницы да не наследуют Царства Небесного», но человек все еще настолько страшится внезапно и резко возникшего в нем разума, что при первой же возможности старается оглушить его, вернуться в бездумное существование животного, когда ни за что не отвечал…

Потому и все дохристианские религии утешающе утверждали, что у человека нет своей воли, судьба предначертана свыше, ничто не изменить, а это значит – человек ни за что не отвечает, все предопределено, даже жизнь самих богов расписана по минутам…

Христианство утверждает, что человек сам распоряжается своими поступками, сам и отвечает за них и что нет круговорота, или кольца времени, когда все повторяется и повторяется, а есть пугающая прямая линия, уходящая в неизвестность…

…и там, как теперь лучшим умам понятно и даже зримо, загадочная манящая сингулярность, к которой привела, как ни странно кому-то, именно религия и оформившая ее в мощную организацию церковь. Странно потому, что на слабеющую церковь кто только не льет помои, как же: умирающего льва так приятно лягнуть, да и вообще по своей революционности и бунтарству молодости все отрицаем и попираем, еще не понимая, что, вообще-то, это не способ показать себя умнее и лучше.

Беда в том, что церковь все еще претендует на роль факела, что вел народы через тьму дикости и невежества, но сейчас этот факел перешел в руки науки.

И хотя в науку верит еще меньше народа, чем в Бога, но эта меньшая часть наиболее образованна, она ярче и занимает все лидирующие позиции в обществе. И уже понятно даже самой церкви, что ей нужно медленно отходить на задний план. Резко нельзя, образуется опасная пустота, а нужно так, чтобы каждый верующий в Бога заменялся верующим в науку, а еще лучше – работающим на нее.

За многочисленными столами, как-то само собой получилось, хозяйничают Аллуэтта и Анечка, это сам хозяин незаметно указал нанятым менеджерам вечеринки, что для этих двух самое лучшее развлечение – дать поцарствовать, угощая других, и женщинам предоставили свободу действий, а себе оставили вспомогательную роль.

Люис сказал девушкам добродушно:

– Поразвлекались, и хватит!.. А теперь идите поработайте. Аллуэтта… вы та самая?.. Аллуэтта, идите развлекайте босса, а то он что-то помрачнел без вас… Анечка, а ты можешь развлекать меня, я же такой капризный и вечно всем недовольный…

Анечка сказала дерзко:

– Люис, ты давно не мой шеф!.. Еще с универа.

– Могла бы и не напоминать, – ответил Люис с неудовольствием. – А вдруг снова стану? Не рискуй.

Анечка подумала и сказала послушно:

– Вообще-то, да, жизнь наша полна… всего. Так как тебя развлекать? Ты не улыбайся, не улыбайся! Времена универа и общаги прошли.

– Анечка..

– Не смотри с таким укором, – велела она. – Сперва поподлизывайся. Ты же умел раньше!

Люис тяжело вздохнул:

– Понимаешь, когда остаешься наедине со звездами… И никого больше, а они все равно далекие и недоступные..

Она посмотрела на него с сочувствием:

– Ладно, уговорил.

Явлинский обошел столы, менеджеры уже рулят снова, официанты носятся, как нагруженные медом пчелы, два столичных ресторана в полном составе на выезде, и он начал придумывать совсем уж дикие коктейли, поджигал, пугая народ, хотя время от времени это оказывалось нечто абсолютно безалкогольное, к радости одних и сожалению других.

Френсис, веселый и счастливый, подошел к Максиму, кивнул в сторону живо беседующих девушек.

– Наша Аллуэтта хороша… Ты в самом деле к ней абсолютно равнодушен?

– Абсолютнее не бывает, – заверил Максим. – Более того, она меня раздражает одним своим видом.

Френсис потер ладони:

– Отлично.

– Что отлично? – спросил Максим настороженно.

– Приударю за нею, – сообщил Френсис. – Она же здесь лучшая, это все видят. Буду везде водить ее с собой и хвастаться. А может быть, удастся и кое-что побольше… А что? Помнишь ту конференцию?.. Тогда смотрела в нашу сторону и выбирала, кого потащить… Ты приглянулся чисто случайно. Точно так же могла и меня.

Максим проговорил медленно:

– А что… ты прав… Давай, действуй.

Френсис на всякий случай спросил еще раз:

– Но ты точно не против?

– Не против! – рыкнул Максим. – С чего бы я был против?

Френсис довольно заулыбался и пошел через аэродроморазмерное патио, лавируя между танцующими. Максим старался не смотреть вслед, но настроение сразу испортилось, все лампы потеряли половину яркости, цвета поблекли, а музыка показалась чересчур громкой и назойливой.

Все же постоянно видел, куда бы ни смотрел, что Френсис танцует с Аллуэттой, потом ее выдрал из его цепких рук Савчук, а за ним Велет. Максим вроде бы не следил за ними, но так получалось само, куда бы ни поворачивался, через минуту уже снова смотрит на то, как мелькает ее яркое платье, видит ее счастливое лицо и даже слышит ее смех, хотя от грохота этой модерновой музыки болят барабанные перепонки и уже потрескивает череп.

Да что это я, сказал он себе почти злобно. Я же человек, должен человечить, а не инстинктничать, мало ли что кричат гормоны. Но если я создан по образу и подобию, то у Него вряд ли бушуют гормоны, так что я должен и обязан быть выше и шире…