Здесь никто ни с кем не знаком.

      И никто не подымет усталых глаз,

      Каждый думает о своем.

      Здесь у всех озабоченный грустный вид

      И у всех невеселый взгляд.

      И куда-то каждый привычно спешит

      И никто ничему не рад.

      Всюду скука и этому нет границ,

      Пусто все, за что ни возьмись,

      Вереницу больных равнодушных лиц

      Эскалатор уносит вниз.

      А внизу там только шум поездов

      И безвкусно нарядный зал.

      И не видно улыбок, не слышно слов —

      Обреченно-тихий вокзал.

      Почему так безрадостно по утрам,

      Почему здесь нет красоты.

      Этот город подсказывает нам

      Обреченность нашей мечты.

21/i—55

Галка Андреева была про́клятой поэтессой на фоне сросшихся с многотиражкой и самодеятельностью. Главный из них Павел Грушко работал под веселого комсомольского простака и писал под Гусева с непринужденными чертами нового:

     …был спущен один

      совсем молодой завмаг…

     …он нудную кильку отправил назад

      и трудную семгу завез…

     …он требовал нежные туши свиней

      взамен залежалых консерв…

В литобъединении подхалтуривал всклокоченный, с эполетами перхоти, в почерневшей украинской рубашке, неистовый Гришка Левин, Дантон из Конотопа (определение Светлова). Душу Гришка вкладывал в ЦДКЖ, где почитался само́й просвещенностью и благородством. Мы всей мансардой раз ходили в ЦДКЖ: все там – от Челнокова и Бялосинской до Окуджавы с назревающей комсомольской богиней и комиссарами в пыльных шлемах были для нас неприкрытой казенщиной.

Документ

Обсуждаются стихи студента переводческого ф-та А. Сергеева и студентки ф-та франц. языка Г. Андреевой. После чтения стихов авторами, первым выступил С. Красовицкий.

– В стихах Сергеева, – сказал он, – чувствуется дух времени… Некоторые упрекают Сергеева в несовременности. Чем дальше то, о чем пишет поэт, тем больше современности в его произведениях… Сергеев создает образ в кульминационном моменте… Сергеев наследует мировые традиции!

Ерасов: – У Сергеева много недоработок. Надо отдать должное – культура стиха Сергеева высока, но в его творчестве присутствует излишняя эстетичность… Сергеев должен развивать свои тенденции…

Выступает гость – член литобъединения ЦДКЖ Юрий Лучанский:

– Нужно ли писать и читать для камерного круга слушателей? В стихах Сергеева не чувствуется взволнованности, хотя присутствует большая культура письма… Мало поэтической мысли. Стихи Андреевой пока случайны, она не любила того героя, который присутствует в ее стихах. Значит – стихи не состоялись. Это стихи о получувствах.

Лазарева: – Стихи Гали я знаю пять лет. Я считаю, что это не случайно, что она пишет. Стихи глубоко лиричны. Верно то, что они дают печальное настроение… Все одно и то же, одинаковые люди, одинаковые глаза… Это – интимный уголок. Надо связывать стихи с жизнью… Большим достижением Гали Андреевой я считаю хорошую форму ее стихов.

Грушко: – Сергеев заумно отражает действительность, умышленно заумно. Он стремится к отвлеченным образам, в лексике стиха заметно постоянное стремление автора выбрать “непростое” слово. В стихах Сергеева мало современности. Чувствуется недостаточная работа над стихами, часто встречается слабая и плохая рифмы… Мне нравятся стихи Андреевой. В них много чувства. Но Андреева должна стремиться к тому, чтобы разнообразить тематику, и пользоваться не только темными красками.

Хромов: – Стихи Андреевой мне понравились за их интонацию, связанную с содержанием. Она хорошо передает оттенки словом.

Михельсон: – У Андреевой не темные краски, а тоска по светлому! У Сергеева большая жизненная драма!

Сергеев: – Я не хочу упрощаться. С моей рифмой я согласен.

В конце занятия выступил руков. литобъединения Г. М. Левин:

– Самую суть сказал, пожалуй, Лучанский. Главное – это культура мысли, а культура слова – производное. Сергеев делает наоборот. Он должен расшифровывать свои мысли. В стихах Сергеева многое от позы. Трудно бывает иногда позу отделить от себя самого, но сделать это необходимо. Гале Андреевой, на мой взгляд, нужно избавляться от мнимой простоты…

Записал П. Грушко

Нам требовалась вентиляция. Мансарда – это прекрасно, но мансарды нам не хватало. Даже на таком полицейском литобъединении мы проветривались энергичнее. Нести наши стихи в редакции было бы беспредметно и неосмотрительно.

Оставалось показать себя тем, кого мы любили и ценили – или хотя бы тем, кто хоть как-то связывал с прекрасными временами поэтических направлений.

Пастернака я постарался увидеть еще до мансарды. Свести меня с ним было некому. Осенью пятьдесят третьего я ему позвонил.

– Вы понимаете, я же для вас ничего не могу сделать…

Делать для меня ничего не требовалось.

– Извините меня, Бога ради, я безумно, безумно занят. Позвоните, пожалуйста, через два месяца.

Голос в трубке подтвердил, что в Пастернаке я не ошибся. Я был по горло сыт фразами о его манерности, искусственности, деланности. Гудение сразу убеждало в неподдельности.

Я не принял его слова за деликатный отказ и через два месяца позвонил. И снова мольба позвонить через два месяца. Весной он сдался:

– Приходите, пожалуйста, только у меня ужасно мало времени. На полчасика – хорошо?

Дверь открыл сам, оглядел с головы до ног, уважительно поощрил:

– А вы молодец – добились все-таки.

В крохотном кабинетике мы уселись колени в колени. Я прочел несколько стихотворений. В ответ – гениальная защитная формула:

– Ну вот, теперь я с вами знаком лучше, чем если бы я вас много лет знал.

И затем часа на полтора самоперебивающийся восторженный монолог:

– Мир огромен, а жизнь человеческая коротка. Из этого рождается метафора.

– Рильке – это удивительно. Рильке – пассивный урбанист, у него старые девы, кошки. И проза. Поэт должен писать прозу. Нельзя есть в рифму, спать в рифму. Говорят, Верлен не писал. А проза Блока это дважды Блок – и какой Блок!

– Блок умер от психастении, от невозможности жить.

– Хлебниковым я никогда не интересовался. По-моему, Есенин и то интереснее.

– Маяковский был обворожительный – знаете, как бывают женщины обворожительные. У него в ранних стихах вещи сами себя называют. Потом это пропало. В двадцатые годы, знаете, Андрей Белый там, ЛЕФ решили, что литература это только приемы. И многие поверили. Вот и получился Леонид Леонов: читаешь – прекрасно, а чего-то главного нет. Как, знаете, бывает модернизм худшей воды – Хикмет, Элюар – сплошная пустота.

– Когда настоящий художник накладывает руку, остается отпечаток краски, а когда Ромен Роллан или Андре Жид – там еще и грязь.

– Илья Григорьевич – мой друг, но Оттепель я не читал. Я знаю, многие о ней говорят.

– Какой-нибудь забор, окрашенный в