– Я даже не знаю, почему она позвонила. Все было прекрасно, – отрывисто проговорила я, стиснув зубы с той же силой, с которой у меня болела задница.

Он громко ухмыльнулся.

– Что?

Стоя ко мне спиной, он сказал:

– Все было прекрасно, Джесмин. Продолжай убеждать себя в этом.

Я выпрямилась, сидя на полу, и попыталась напомнить себе о том, что нужно контролировать свое поведение. Будь выше этого. Я могла быть выше этого.

– Все было в порядке.

Возможно, и нет.

Я видела, как он покачал головой, копошась в том, что достал из шкафов.

– Итак, ты начинаешь снова тренироваться после нескольких часов занятий в зале, и вместе с тем ты отрабатываешь прыжки, падаешь и злишься, как одержимая, и у тебя все прекрасно?

– Да, – соврала я.

Он фыркнул.

– Ты самая бездарная лгунья, какую я только встречал.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – откликнулась я, при этом в моем голосе слышались почти страдальческие нотки, но я решила не обращать на это внимания. Я пошевелилась, подобрав под себя ноги, и встала.

Вздох Ивана раздался в тот самый момент, когда что-то открылось, закрылось и загудело.

– Я в порядке, – настаивала я, выпрямившись и в очередной раз потирая ягодицу, при этом уголком глаза я оглядела комнату.

Развернувшись и прислонившись к столу у себя за спиной, он вскинул брови, выражение его лица… раздражало меня. Правда раздражало. Хм.

– Что случилось? – спросил он.

Я посмотрела в сторону, решив осмотреть остальную меблировку комнаты. Вдоль стены справа стояли две вешалки для одежды, заполненные смутно знакомыми мне костюмами. Я всегда гадала, что он делает с таким количеством одежды. Я хранила свои в любом шкафу в мамином доме, где было свободное место.

– Джесмин.

Я, не придавая значения гневным ноткам, прозвучавшим в его голосе, продолжая изучать комнату, стены которой были выкрашены в светло-серый цвет, обратив внимание на то, в каком порядке и чистоте она содержится. Это не удивило меня. Иван ко всему относился щепетильно. К одежде, прическе, технике, машине. Конечно, он не стал бы разводить беспорядок.

Я не могла ничего сказать. Я была почти помешана на чистоте. Почти. Я определенно ценила время.

– Джесмин, расскажи мне, что случилось.

Я не отрывала глаз от рядов его костюмов, мысленно давая себе пинок под зад за то, что не проверила, что тренера Ли или Галины не было рядом, когда я появилась на катке. Я даже не посмотрела, стояли ли на парковке их машины. Глупая ошибка.

– Ты можешь рассказать мне обо всем. Понимаешь, я знаю, что такое жизнь, – пробормотал он слова, которых я от него не ожидала. Слова, которые глубоко запали мне в душу.

Потому что он был прав. Если кто-то и вправду знал, так это был он. Конечно, он знал. Возможно, он знал даже лучше, чем я, поскольку жил дольше.

Правда, он делал то, что хотел, и продолжал делать то, что хочет.

Тогда как я – нет.

По этой причине его имя красовалось на баннерах по всему КЛ, а мое – нет.

Звякнула микроволновка, и я наконец почувствовала себя такой разбитой и… печальной. Проклятая печаль овладела мной так быстро, что я чуть было не задохнулась. Прислонясь бедром к столу, он стоял и держал в руке чашку, а в другой – ложку и что-то помешивал. И выжидательно смотрел на меня. Он ждал.

А мне стало еще грустнее оттого, что я была, по его мнению, таким человеком, который способен препираться с ним по любому поводу.

Будь выше этого. Никогда не поздно, не так ли?

На секунду закусив губы, я попыталась пойти наперекор всему – своему гневу, этой проклятой печали, своему разочарованию. И я думаю, что мне это вполне удалось, так как я сказала очень слабым и явно странным голосом:

– Я не знала, что у тебя есть своя комната. – Я сглотнула. – Должно быть, это здорово.

Прозвучало ли это так же фальшиво, как я думала, или?..

А в его лице вообще ничего не изменилось, так же как и в голосе, услышав который я не знала, что и думать:

– Я сюда никого не привожу.

«Хм», сорвавшееся с моих губ, прозвучало примерно так же вяло, как я себя чувствовала.

Он по-прежнему что-то перемешивал, глядя в никуда.

– Это мой укромный уголок.

Удивленная его замечанием, я резко перевела взгляд на Ивана.

– Раньше это была комната для совещаний и кладовая, но несколько лет назад я обновил ее, после того как какие-то фанаты проникли в служебные помещения и вошли в раздевалку, когда я принимал душ.

Что?

– Они сфотографировали меня. Джорджине – генеральному директору – пришлось звонить в полицию, – сказал он, пожимая плечами и останавливая на мне взгляд. – В любом случае это было всего лишь дело времени. Иногда по вечерам я слишком уставал для того, чтобы ехать домой, поэтому я оставался здесь, – объяснил он, чем привел меня в еще большее замешательство. – Больше я этого не делаю.

Я подумала: интересно, а почему.

Потом я вспомнила, что это меня не касается. Неважно, друзья мы или черт знает кто еще.

Иван больше ничего не сказал, подойдя ко мне с чашкой в одной руке и с ложкой в другой. Я тоже молчала. Я только посмотрела на него, пытаясь понять, что он делает.

Когда он остановился прямо передо мной до того близко, слишком близко, и нарушил мое личное пространство, я все равно промолчала.

Он не вздохнул и не состроил рожи, держа чашку прямо перед моей грудью. Мысль о том, что я не спросила его, подсыпал ли он мне яд, возникла в моей голове так же быстро, как испарилась. У меня не было настроения вести себя как заноза в заднице. Правда не было. Вообще не было.

И поэтому я поняла, что со мной что-то не так.

Заглянув в чашку и увидев внутри светло-коричневую жидкость… я понюхала ее. И опять взглянула на него.

Иван вскинул брови и слегка придвинулся ко мне.

– Это из пакетика, – объяснил он чертовски тихим шепотом, как будто нехотя или что-то в этом роде. – Пастилы у меня больше нет, если ты любишь такого рода сладости.

Он…

Он…

О черт!

– И я добавил туда миндально-кокосовое молоко. Тебе не нужно добавлять обычное молоко, – продолжал он, по-прежнему держа эту проклятую чашку в паре сантиметров от моей груди, пока я стояла как столб.

Он приготовил для меня шоколад.

Иван приготовил для меня горячий шоколад, твою мать. Без пастилы, как он сказал, но ведь он не знал, что я в очень редких случаях балую себя горячим какао с пастилой.