Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В каком пакете искать недостающие? Каждый пакет — квадрат, каждый пакет — горизонт: десять сантиметров культурного слоя. Десять сантиметров с четырех квадратных метров, заключающих в себе сотни лет, десятки человеческих судеб, зимы и весны, солнечные дни и туманные рассветы… Десятки, сотни, тысячи обломков.
«Массовый материал», как именуют керамику на археологическом жаргоне.
Время от времени на веранде появляются ребята, вносят новые пакеты и забирают с собой те, что лежат горой в углу. Свесив ноги с обрыва, они моют находки, сушат их здесь же на солнце и загорают сами, отрываясь от дела, чтобы бултыхнуться в воду и поплавать с ружьем.
Так и идет эта наша жизнь, в которой прошлое, очень далекое прошлое, перемешано с настоящим, образуя крепкий и нерасторжимый сплав времен и чувств.
Это и есть археология?
В самом деле, что же такое археология? Наука о вещах? Наука об эпохах? Наука о человеке и природе? Трудно ответить на этот вопрос. Каждый археолог воспринимает свою науку по-своему. Вероятно, иначе и быть не может. «А еще интересно, что под куском металлического предмета неизвестного назначения был найден хорошо сохранившийся фрагмент гриба-поганки. Окислы металла пропитали органическую часть гриба и сохранили его форму и структуру…»
Любопытно? Многие это любят. Почему? Из-за чувства удовлетворения, что еще в глубокой древности на земле росли такие же грибы-поганки, как и сейчас? Дескать, «и на солнце есть пятна», и были всегда, и нечего на эти пятна кивать?
Но наука ли это в подлинном смысле слова?
Есть другие. Этих больше, они сродни кладоискателям, радуются количеству черепков, косточек, отщепов, подсчитывают их, не задумываясь, для чего это надо делать и надо ли вообще, старательно усматривают мельчайшие различия в предметах, классифицируют их, забывая, что предмет — он всегда, с самого своего зарождения, существует и не изменяется, как изменяются растения, что из сочетания двух признаков, как в биологии, не может получиться третий, обладающий исходными формами… Нет, это тоже не наука.
Это всего лишь наукообразие, за которым скрываются растерянность и бездарность.
Наука — это совсем иное.
Как моряк всматривается с мачты корабля в невидимый и неведомый берег; как охотник, склоняясь к примятой листве, пытается угадать, что за зверь здесь прошел, когда, почему именно здесь; как физик, проводя бесчисленные эксперименты над невидимыми ему элементарными частицами, пытается понять и разгадать закономерности, управляющие галактиками, так и археолог, рассматривая найденные предметы, вглядываясь в слои, должен понять, как в жизни своей прошли через этот участок земли люди, оставившие здесь свои орудия, сосуды, свои костры. Это похоже на то, как если бы перед нами лежало решение неведомой задачи — решение то ли правильное, то ли ошибочное; и сама задача неясна еще для нас, как неясны исходные данные. Но по частичному решению, по приближенному конечному результату мы пытаемся восстановить весь процесс, найти возможные в нем ошибки, потому что для живущих процесс решения оказывается, как правило, во многих случаях важнее, чем конечный результат.
Археолог ищет законы, которые определили ход этого процесса, ищет человека, потому что только в человеке можно увидеть проявление этих законов. В частностях, в деталях он пытается понять закономерности, управляющие всем человечеством, действующие порой и сейчас, потому что история каждого племени, каждого человека в какой-то мере является отражением всего человечества. Но и это не цель, а средство. Целью всегда было и будет будущее. Сам человек — лишь зеркало, отражающее мир. Он — масштаб всех вещей, масштаб Вселенной, отразившейся в каменных орудиях, записавшей свои законы в этих черепках — законы, которые мы еще должны найти и научиться читать, как учимся читать летопись климата по зернам цветочной пыльцы или летопись космоса по радиоактивным изотопам в древних углях…
Если человек достигнет обитаемых миров, первыми учеными здесь должны стать археологи…
За последнюю неделю в поселке появились дачники. Весенняя плотва прокладывает дорогу в лето, и постепенно, как я успел заметить, в каждом доме, или в большинстве их, оказываются «свои» москвичи. Другие, приезжающие сюда на машинах, устраиваются на субботу и воскресенье на берегу Вексы — на противоположном от нас берегу, где шоссе подходит почти к самой воде.
И у Романа дачная страда. Банька в огороде — сам по себе целый дом: с двумя окнами, прихожей, с печью, ничуть не напоминающей банную печь, с чердачком над потолком… Поселились в ней москвичи, и теперь Леня, смышленый, всем интересующийся мальчуган, перешедший в четвертый класс, все время вертится вокруг нас. Он с удовольствием ловит с мостков рыбу, но с еще большим удовольствием трет щеткой в тазу грязные черепки и кремни, раскладывает их на солнце, заворачивает в пакеты и без устали расспрашивает обо всем.
Вот и сейчас он с моими ребятами моет находки и вместе с ними бултыхается в воду, убедившись, что в этот момент за ним не следит недреманное око матери. Маску и ласты отец ему обещал привезти в следующую же субботу из Москвы.
Вчера Леня был молчалив, сосредоточенно наблюдал, как я шифрую и подклеиваю черепки, и, не удержавшись, я его спросил:
— Леня, а о чем ты сейчас думаешь?
Он помолчал, посмотрел на меня внимательно и серьезно и тихо сказал:
— О вечности.
— Что-о? — Я был поражен. — О вечности? Это почему же? И вообще, как ты себе можешь представить вечность?
Похоже, он был несколько сконфужен и удивлением моим, и вниманием, но вопрос был задан, на него следовало отвечать, и все так же серьезно и тихо он произнес:
— Вечность — это когда ничего не пропадает, никто не умирает, все сохраняется, как оно есть…
— Послушай, дружок, но ведь этого быть не может, — возразил я, отложив черепки, на которых в этот момент черной тушью писал порядковый номер описи и шифр. — Видишь, вот даже и эти черепки… Ну, правда, им по четыре-пять тысяч лет, но разве это вечность? И все равно они разбиты…
— А вот вы их сохраняете, — ответил он быстро. — Вы их и делаете вечными. Они же теперь никуда уже не могут потеряться, правда? Будут лежать себе в музее, на них будут смотреть. Я и думаю, что археология — это наука о вечности. Чтобы ничего не погибало.
