— Чтобы что? — спросила Катарина. Выходит, она и вправду слушала.

— Ну… Грубо говоря, чтобы мы стали больше похожи на людей.

— Ты хочешь?

— Чего-то такого я точно хочу. Чего-то мне не хватает.

— Не хватает.

— Не знаю, как это назвать. Если честно, чувства меня не больно-то интересуют. В смысле, всякие там тюти-пути… Но я не умею почувствовать кое-что из того, что чувствуют люди. Например, я понимаю, что такое красота, мне известно это понятие, я знаю критерии, но ее не чувствую. Бывает, что кажется, еще чуть-чуть — и почувствую. Но никогда так чтобы наверняка.

— Тебе нужен строт.

— Извини?

— Строт. Другое слово не знаю.

— Ладно. Пускай мне не хватает этого самого строта. Я чувствую, что существует нечто потрясающее, чудесное и восхитительное, что мне никак не дается. Оно мне снится. Я, к твоему сведению, вижу сны. То и дело кажется, что достаточно протянуть руку… И тут оно ускользает. Вечно я оказываюсь у порога, который мне никогда не переступить. Мне надо либо заполучить это, либо навсегда от него избавиться.

— Мы едем в Денвер, — сказала Катарина.

— Мне нужно в Денвер. У меня сидит в мозгу, что надо быть в Денвере двадцать первого июня этого года. Просто дата и место — Денвер. Мысль об этом все время гудит, бьется в голове, как привязчивая мелодия. У Маркуса было то же самое. Зачем-то в нас ее запрограммировали.

— Мы едем в Денвер, — повторила она.

— До Денвера больше тысячи миль. Не исключено, что мы проделаем их понапрасну. Лоуэлл может давно уже заниматься чем-то другим. Может быть, он умер. Когда все начиналось, ему было немало лет.

— Увидим.

— Я это глотаю, мне это по вкусу, мне нравится это, я это впитал в себя.

— Да, — сказала она.

Почти весь Нью-Джерси они проехали молча. Стемнело. На небе появились звезды. Слишком быстро они разогнаться не могли — ветер дул им в лицо через выбитое лобовое стекло, а на дороге было полно выбоин, в которых без труда спрятался бы двухлетний ребенок. Каждые три минуты Саймон смотрел на указатель уровня топлива. И только убеждался, что его остается все меньше и меньше. Брюс Спрингстин, только закончив песню, сразу заводил ее снова.

Зато никаких препятствий в Нью-Джерси не встретилось. Изредка их обгоняли ховерподы, несущиеся в торговые центры и казино. Пассажиры ховерподов оглядывались на Саймона с Катариной, но только и всего. Миля за милей «мицубиси» ехала мимо заброшенных фабричных зданий с разбитыми окнами и бесконечных оставленных жителями домов. Время от времени попадались лагеря надиан, которые самовольно обосновались в пустующих домах и фабричных цехах. Надиане сидели вокруг костров, пускающих в черную высь снопы искр. На выезде из города, некогда, согласно дорожному указателю, называвшегося Нью-Брансуиком, фары выхватили из темноты кучку надианских детей. Они, ослепленные, замерли у обочины и с открытыми ртами глазели на катящую мимо «мицубиси». Большинство были совсем голыми, и только один смастерил себе одежку из бумажных пакетов и чего-то похожего на бинты.

Саймон спросил у Катарины:

— Из вас многие жалеют, что прилетели сюда?

— Некоторые.

— А ты жалеешь, что прилетела?

— Я должна лететь.

— Потому что на Надии ты была преступником?

Они проехали по Пенсильвании двадцать три мили, пока не закончился бензин. Мотор икнул, последний раз вздрогнул и заглох. Саймон свернул на обочину. Дороги в Пенсильвании содержались в лучшем порядке, но здесь следовало ожидать неприятностей другого рода. Пенсильвания была передана в управление Маджикому заодно с более перспективными землями — штатом Мэн и большей частью Восточной Канады. Чрезмерного внимания Маджиком Пенсильвании не уделял, однако за соблюдением законности следил тщательнее, чем Окружной совет Нью-Джерси. У человека (или того, кто выдавал себя за человека), путешествующего в компании надианки, в этом штате было больше шансов вызвать подозрения.

Машина остановилась среди окаймленных рощами полей. Ночь была безветренной и очень темной.

Саймон сказал:

— «Мицубиси» конец.

Катарина моргнула и глубоко вздохнула.

Он продолжил:

— Надо немного поспать. Не в машине. Давай вылезем и попытаемся вздремнуть. Ты не против?

— Нет.

Они вышли из машины и через поле направились к роще. Земля под ногами была бугристой и неровной. Пахло тем же хлорофилловым спреем, который разбрызгивали в парке, но запах его был приглушенным. Брюс Спрингстин пел все тише и тише, пока его песня окончательно не растворилась в шорохах ночи.

В роще они не сразу нашли место, где улечься. Заросшая папоротником земля была сплошь усыпана сучьями. Они расчистили пятачок у поваленного дерева, на ствол которого можно было пристроить головы. Уютной такую лежанку не назовешь. Но и то лучше, чем ничего.

Саймон улегся на расчищенную площадку. Катарина уселась рядом — ложиться она пока не собиралась.

— Тебя не раздражает, что я так много болтаю? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Просто я так запрограммирован. Проявляю все большее дружелюбие до тех пор, пока мне явным образом не обозначат предел. После этого я более или менее придерживаюсь установленной степени близости, если только мне не дадут понять, что она чрезмерна. Тогда я могу несколько сбавить обороты. Это одна из программных закладок, над которыми, похоже, работал Лоуэлл, когда «Байолог» приступила к нашему производству. Таким образом подавляются мои агрессивные импульсы. Чтобы я не начал убивать.

— Ты, наверно, добрый, — сказала она.

— Ага. Но чувства тут ни при чем. Это тебя не смущает?

— Нет.

Скорее всего, она говорила правду. Впрочем, кто их знает, этих надиан.

— А ты, — сказал он, — тебе, конечно, не хочется рассказывать о своем прошлом, о жизни на Надии?

Она не отвечала.

— Ну расскажи, — попросил Саймон. — У тебя здесь есть семья? А там была?

Снова ничего.

— Когда-нибудь у тебя была семья? Муж? Дети?

Она упорно молчала.

— Как ты думаешь, уснуть сможешь? — спросил он.

— Да.

— Я падаю на камни в бурьян, лошади там заупрямились, верховые кричат, понукают их.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи.

Саймон подгреб себе под голову немного земли и лег на спину, сложив руки на груди. Заснул он быстро. Ему снился мальчик, смотрящий на мужчину, смотрящего из окна в темноту, в которой стоял мальчик. Ему снился поезд, по золотым полям летящий к невыразимо сказочным местам.