– Я могу это сделать без нее. Сама.

– Ты? – и снова он не повышает голоса. –Разве ты потянешь такое грандиозное мероприятие?

– Почему нет? – Васька чувствует подвох, но неможет сообразить, с какой стороны его ждать. – Почему бы мне не потянутьтакое грандиозное мероприятие?

– Разве у тебя нет проблем с бумагами? Вот оно.

– Каких проблем? С какими бумагами?

– Ты ведь больна дислексией, Васька. Разве не так? Вотоно!

– Я нормальный человек… Ты же видишь… – онапытается высвободиться, оттолкнуть от себя Ямакаси, но его татуировки вдруготделяются от кожи и перехватывают Васькины руки, плечи и запястья, разоряютгнезда шейных позвонков, узлами завязываются на бедрах – ну, конечно, ей толькокажется это.

Кажется.

– Я нормальный человек, – в отчаянии повторяетона. – А дислексия – это не болезнь…

– Вот как? Тогда что же это?

– Редкая психологическая особенность. И откуда ты…Откуда ты узнал о ней?

– Твоя расчудесная сестра. Она мне все рассказала.

– Она? Вы говорили об этом?

– Мы вообще говорили о тебе. Она сказала, что тыбольна. И еще, что ты психопатка. И еще, что ты шлюха.

– Она так и сказала? – Васька не знает, за чтоухватиться в первую очередь: за «психопатку» или за «шлюху».

– Да. А еще она сказала, что у тебя не все в порядке сголовой, – Ямакаси безжалостен.

– Зачем?

– Откуда же я знаю? Наверное, для того, чтобыпонравиться мне.

Трамвайчик, птица, мотоцикл… ах ты, сука!…

– Все еще хочешь оставить все, как есть? –татуировки Ямакаси ослабили хватку, он и сам ослабил хватку и готов отпуститьВаську на свободу.

Васька не в состоянии произнести ни слова.

– Я не хотел говорить, кьярида… Не хотел расстраиватьсвою девочку. Я думал, ей хватит решимости и уверенности. Но я вижу, что онаколеблется… Ты колеблешься?

Ямакаси больше не держит ее, он даже отодвинулся, но почемутогда Васька не может избавиться от ощущения, что его холодные пальцы всекрепче и крепче сжимаются на ее шее?

– Ты колеблешься, – печально констатируетон. – А она – нет.

– О чем ты?

– О том, что если этого не сделаешь ты, то сделает она.

– Что она сделает? Что должна сделать?

– Она хочет убить тебя.

Смысл произнесенного не сразу доходит до Васьки.Оказывается, мотоцикл был нужен пауку для того, чтобы сбить Ваську на пустынномшоссе; трамвай – для того, чтобы перерезать ее пополам, а птица – для того,чтобы выклевать Ваське глаза. Васька терпеть не могла свою старшую сестру (да,да, да!), – но она и подумать не могла, что Мика платит ей той же монетой.

– Неправда. Ты врешь… Поганый узкоглазый азиат!

– Я не вру, – Ямакаси смотрит на Ваську ссочувствием, как на тяжелобольную, коей Васька, безусловно, является. –Она сама мне это предложила.

– Ты врешь…

– А разве ты… Ты сама не предложила мне то же самое?

– У меня… были основания, – жалко лепечет Васька.

– У нее их было не меньше, поверь… Во всяком случае, потому, что она мне рассказала, тебя нужно было пристрелить еще в нежномвозрасте.

Васька вот-вот расплачется. Ей жалко себя и хочетсяспрятаться в упоительно-черной кладовке, о которой она не вспоминала последниелет семь. Никому, никому нельзя верить, она правильно делала, что не верилапауку все эти годы, но чуть не попалась на удочку Ямакаси: вот и сейчас онсмотрит мимо нее своими пустыми узкими глазами, определить направление взгляданевозможно. Что, если сейчас распахнется дверь и на пороге возникнет ведьма? Иоба они будут долго смеяться над Васькой, прежде чем уничтожить ее.

– Боишься, что она сейчас придет? – Ямакаси нельзяотказать в проницательности. – Сколько она не была здесь?

– Не знаю, – подбородок у Васьки предательскидергается. – Она никогда сюда не заходила… С тех пор, как я тутобосновалась.

– И сейчас не придет. Я ведь на твоей стороне, кьярида.

– На моей?

– Ну, конечно. Я ведь люблю тебя. Ничего не изменилось,поверь.

– Но ты же сам сказал – она хочет меня убить…

– Я просто слушаю ее. Играю с ней в игру. Тяну сответом. Ты еще хочешь вернуть все обратно? Оставить все, как есть?

– Нет. Сделаем то, что задумали.

– Вот и умница, кьярида… А, в общем, с вами несоскучишься, девочки. Кровь в жилах стынет от такой взаимной сестринской любви.

Васька силится что-то сказать, возразить, объяснить, ноЯмакаси накрывает ее губы сначала ладонью, а потом жадным ртом. Рот почти такойже, как и крыши, по которым путешествует странный азиат; он сделан из того жематериала – кровельного железа, с самыми разными добавками: ржавчина, пакля,битум, птичий помет. Васька то скользит вниз по водосточным трубам телаЯмакаси, то взлетает вверх – по пожарным лестницам тела Ямакаси; наюго-западной оконечности тела Ямакаси – Смольный, на юго-восточной – Исаакий,из сердца (расположенного справа) торчит шпиль Петропавловки, в головах уЯмакаси – январское солнце, в ногах – июльская радуга,

и весь он – вода

и весь он – железо

и весь он – гранит

тебе хорошо? – шепчет Ямакаси, и в Васькиной голове гремитгром, а в глазах сверкают молнии, а грудь и живот облепляют голуби,выпорхнувшие из слуховых окон: они пронзают острыми маленькими клювами и грудь,и живот, то, что происходит сейчас с Васькой так ново, что она не в состояниидаже крикнуть. А этого ей хочется больше всего кричать, кричать, кричать.

Вопить от радости, от сумасшедшего чувства свободы и отстраха, что такое больше не повторится.

Никогда.

Тебе хорошо?

Надо бы что-то сказать ему, но Васькино иссохшее горло не всостоянии протолкнуть ни одного слова, а иссохшая тьма ее тела ждет, когда жеон прольется в нее, оросит, омоет, – и он проливается, и орошает, иомывает, еще раз и еще.

А потом все повторяется по повой, и она снова слышит вотдалении раскинувшееся радугой тебе хорошо? – и снова ничего не отвечает.

Это могло бы длиться бесконечно, но заканчивается внезапно.

Не потому, что он устал – птица Кетцаль в принципе не знаетусталости, ее перья крепятся к телу стальными болтами, – устала самаВаська. Она и рада бы повторить все сначала, и повторять снова и снова, но несейчас, позже.

А сейчас она устала.