И только в этот момент мы поняли, что никогда не слышали знаменитую Семину историю от второго участника событий. Только от протагониста, так сказать, от первого лица. И, судя по тому, как амплитудно Сема заерзал, мы догадались, что нефть близко.

Аня попросила нас поподробнее рассказать ей вот это вот все про «Медного всадника». Я предусмотрительно встал у двери, поскольку за спинами гостей Сема уже начал к ней пробираться.

– «Медный всадник», Семен, действительно? – спросила Сему жена, дослушав наш рассказ.

Это было плохим знаком. Полным именем Аня называла его только перед оглашением приговора.

– «Медный всадник», парни, действительно? – досталось уже нам. – Вы поверили в «Медного всадника»? Да мы и в Питере-то с ним ни разу в жизни вместе не были.

Все синхронно повернулись в сторону Семы, но не обнаружили его. Видимо, наш друг из соображений безопасности лег на пол.

– Хотите, расскажу вам, как было дело? Он приперся на то свидание после стоматолога. Про любовь говорил, это правда, врать не буду. Вот только заморозка у него еще не отошла, и когда ваш дружок говорил мне о любви, у него изо рта текла слюна, а вместо «люблю» получалось «убью». Мне бы еще тогда обратить на это внимание, а я, дуреха, только губы ему платочком вытирала.

Мы видели, как над головой Ани подпрыгивает невидимая крышечка от закипевшей кастрюли.

– «Медный всадник»! Вы же меня хорошо знаете, придурки, неужели я бы полезла в карету с розами? Задницей на шипы? Я вас умоляю.

А мы, и правда, неплохо знали Семину жену. Практичная девушка, психолог, из реалистов. В их паре именно она и была – Медный всадник.

Музыка – это птичий язык души, ведь душа, весьма вероятно, и есть птица, запертая в клетке нашего тела. По распутице, непроходимой для слов, пройдет музыка.

В ночь накануне своей свадьбы Сема сбежал. Он появился под моей дверью в четыре утра и начал скрестись. Позвонить он не решился, интеллигенция вшивая, а вот напугать меня адским когтистым поскребыванием во мраке – всегда пожалуйста. Я открыл, впервые в жизни решив взглянуть своему страху в лицо, с дрелью наперевес (дрель не была подключена к розетке, и на что я тогда только рассчитывал?).

Мы с Семой сели на кухне, хотя в то время я жил один, и можно было расположиться где угодно. Все-таки кухня для советского человека – место сакральное, это приемная в будущее, порой не только чистилище овощей, но и просто чистилище.

Сема отказывался жениться. Он вертел в руках коробочку с кольцами, с которой и сбежал. Это было явно лишним, ведь обручальное кольцо без его личного присутствия в ЗАГСе не имело юридической силы.

Мы пили чай (все остальное было чревато, учитывая нештатное время дня и такое же психическое состояние друга), и Сема рассуждал трезво.

– Я не говорю, что это нелюбовь, – разглагольствовал Сема, поднимая бокал с Earl Grey. – Любовь. Но какая любовь?

– Какая любовь… – повторял я его последнюю фразу вслух с многоточием. Кто-то однажды научил меня так разговаривать с психами.

– Как я любил в двадцать? Мы лежали под утро рядом, курили, слушали «Сплин», потому что больше ни на что сил не оставалось, и в темноте я знал ее наизусть. Мог протянуть руку и нащупать коленку именно той формы, которую помнит рука. Время превращалось в яичницу, как у Дали, понимаешь? Время, которое можно наколоть вилкой, – такое было возможно только тогда, в ту любовь.

– Сделать яичницу, кстати? – предложил я ему, может, и не очень кстати.

Мне казалось, что друг должен был проголодаться, от чувств-с. Но Сема меня не слышал. Что неудивительно, он и себя-то не слышал.

– А как я люблю сейчас? Мы уже долюбили друг друга до пижам. Мы спим спина к спине. Я даже не уверен, что это она, там, у меня за спиной. С таким же успехом это можешь оказаться ты.

– Ну, это вряд ли, – парировал я на всякий случай. Все-таки Сема находился в стрессовом состоянии.

– Наша с ней любовь аккуратная, стерильная, без подтекста. Наша любовь больше не падает маслом вниз. Что это у тебя за херня играет?

Я вздрогнул от резкого переключения регистра. Сема имел в виду музыку, игравшую фоном на кухне. В то время в мобильных телефонах как раз только-только появились первые сервисы с цифровой музыкой. Мы, виниловое поколение, как полоумные составляли длинные плейлисты и хвастались ими друг перед другом.

Сема решительно достал из кармана свой смартфон и включил на нем собственную коллекцию. Я деликатно нажал у себя на «стоп».

Из Семиного телефона заиграл Ник Кейв, «Where the wild roses grow».

– А вы что, с ней сильно поссорились? – зашел я издалека, испугавшись Кейва.

– Мы вообще не ссорились, – ответил Сема, – она наверняка еще думает, что я сплю рядом.

«На третий день он отвел меня к реке, показал мне розы и поцеловал, и последнее, что я услышала, был его неразборчивый голос, когда он набросился на меня сзади с камнем в руке».

Мы немного посидели, сострадая героине Кайли Миноуг. Хотя, возможно, Сема и не сострадал. Кто знает, что у него было на уме в ту минуту. Он и без стресса – подозрительный тип.

Я поежился. Полночный визит друга де факто превращал меня в соучастника его судьбы. Все, что я сейчас скажу или не скажу, может существенно повлиять на жизнь Семы. И на жизнь его невесты тоже, на минуточку. Скорее всего, Сема и приперся ко мне именно за этим – за кивком головы, за взглядом, за красноречивой паузой, одним словом, за знаком, знамением, хотя, конечно, и не осознавал этого.

У меня были разные и не вполне однозначные мысли по поводу Семы и его предстоящего брака, но я точно не собирался брать на себя функцию deus ex machina и разрубать узел в его судьбе. Я твердо решил следовать врачебному принципу «не навреди» и уже приготовил вполне себе сносную экспресс-тираду, когда внезапно мои мысли вернулись обратно на кухню.

На кухне по-прежнему играла музыка из Семиного плейлиста. Ник Кейв закончился, а следом за ним, без паузы и предупреждения для слабонервных, как это и бывает в этих цифровых плейлистах, вступила Валентина Толкунова с песней «Я не могу иначе». Я сделал движение челюстью, продувая уши, как после посадки в самолете, не веря им, этим самым ушам.

«Я растоплю кусочки льда сердцем своим горячим, буду любить тебя всегда, я не могу иначе».

– Ммм… – протянул я, – это ты по ошибке скачал, да?

– Нет, – ответил Сема серьезно, – понимаешь, в этом-то и вся жопа. Я сейчас ровно посередине между ними.

– Между кем и кем? – не понял я.

– Между Кейвом и Толкуновой.

Как ни странно, в тот нештатный предутренний час я понял, что Сема имел в виду. Да, это был именно он, в полный рост: хорошо узнаваемый извечный выбор русского мыслящего человека, между Кейвом и Толкуновой.