— Так делай что-нибудь!! Черт бы тебя побрал! Ты же сам, мать твою, послал ее в этот идиотский, никому не нужный вылет! Отвечай за свой поступок!

— Станислав, если не успокоишься, отправлю под арест. Понимаю и разделяю твои чувства, но она — в первую очередь фельдфебель Русской императорской армии, только во вторую женщина и чья-то возлюбленная. Не забывай, с ней в плен попали Лойко и Кокорин. Как бы не было печально от их пленения, надеюсь, они за ней присмотрят.

— Есть мысль, — подал голос Казаков.

— Не томи, Александр, — взмолился Дорожинский.

— Не по уставу, да ладно, вся война наша здесь такая. Давайте обменяем самураев на наших.

— Безумие! — отрезал Леман.

Во время того рокового полета три русских аэроплана благополучно прошли Мукден и миновали скопление японских войск к юго-западу. Не надо быть летнабом, чтобы понять — сухопутные силы врага в количестве не менее чем двадцать тысяч штыков в суточном переходе от города. Учитывая растянутость их колонн, одна бригада на заранее подготовленных позициях способна прикрыть город на несколько дней, дивизия остановит врага и заставит врыться в землю. Но лишь в случае, если будет повеление военного министра и верховного главнокомандующего. Ясно, что военное светило, дабы чего не вышло, прикажет отступать на север. Вопрос лишь — когда, сразу бежать или на день задержаться, чтобы смазать пятки салом.

Минув японский авангард, русская троица легла на обратный курс. И тут произошла глупая случайность, из-за которой дело пошло наперекосяк. У Кокорина задымил мотор, и он, теряя высоту, кое-как совершил вынужденную посадку меж невысокими сопками. Два оставшихся самолета сделали круг. Александр Казаков сразу отказался от приземления: упрямому «Садко» там не взлететь. Лойко примерился и двинул вниз.

Сверху было отлично видно, как из кабин «Дукса» на песок упали пулеметы, ленты, парашюты, облегчив машину насколько возможно. Кокорин забрался в кабину летнаба, посадил Турчанинову на колени, как ребенка. Двухмоторный биплан, подпрыгивая на кочках и прочих неровностях, каким-то чудом взлетел.

Километров через десять на них со стороны солнца свалился черно-белый «Моран», всадил очередь в «Дукс» и взмыл к облакам. Пока Казаков разгонял свою машину и цеплялся за японский хвост, Черный самурай нырнул в облачность. Штабс-капитан стрельнул вслед наугад и вернулся к подранку.

Русский аппарат понемногу терял высоту, явно не дотягивая до территории, пока занятой нашими. Пехота начала палить по нему из всего имеющегося оружия. Лойко не стал искушать судьбу, а может — уже был ранен. В общем, биплан тяжело сел, явно повредил шасси, винты и нижнее крыло. Казаков не мог сказать, сделал ли это подполковник нарочно, не желая оставлять врагу, сравнительно целую машину, факт, что после посадки все три авиатора покинули самолет, когда к ним неслись японские всадники.

На обратном пути Александр у Мукдена обнаружил второго «Морана» редкой модификации — спарку. Стрельнув и попав в крыло, штабс-капитан развернулся, норовя зайти в хвост повторно и добить. Но японец неожиданно покачал крылом и покорно проследовал к аэродрому, направляемый короткими очередями «Садко» с правого и левого борта.

Единственный раз за всю войну вражеский летчик и сидящий во второй кабине крупный чин сдались живыми. Поверхностно допросив обоих, насколько позволяло знание французского у пленных офицеров, Леман приказал снять ручку управления с последнего «Дукса», впихнул их в переднюю кабину и перелетел к новому месту дислокации. «Моран» пришлось сжечь.

— Даже если я соглашусь, как ты себе это представляешь?

Казаков недоуменно пожал широкими плечами. Его стихия — воздух, на земле действовать стократ сложнее.

— Эрнст, давай я слетаю за Мукден и сброшу вымпел на японское расположение с предложением обменять двух пленных на Турчанинову, — предложил Дорожинский сравнительно спокойным тоном.

— Как командир отряда, заявляю — любая авантюра только в интересах всех троих. Не говоря о том, что и другие наши военлеты, сбитые на прошлой неделе, могут оказаться в плену. Станислав, сиди дома и просыхай. Летит Казаков. Александр Александрович, наземные службы в пути, обслужи и заправь машину сам.

— Я помогу, — откликнулся Станислав.

Вымпел представлял собой суконный шар, в нем — летные шлемы двух плененных пилотов, письмо от них на японском языке, предложение Лемана про обмен пленными на нейтралке, длинные цветные ленты для приметности. Его сбросили на японскую позицию южнее Мукдена.

Пятое марта прошло в тревожном ожидании. Наивно было предполагать мгновенную реакцию — сообщение должно попасть из пехотных окопов к командованию. Откровенно говоря, Леман и Казаков не очень-то рассчитывали на быстрое освобождение попавшей в беду троицы, но пытались ухватиться за любую возможность.

Шестого марта подтянулись последние подводы. Дикость, конечно, но в авиации ни одного автомобиля. Все наземные перемещения — гужевым транспортом.

Сестра Анна, монашка из лазарета, нашла мрачного как смерть Дорожинского.

— Станислав Фаддеевич, мой это грех. До конца жизни перед Господом не отмолю его.

— О чем вы?

— Ребеночка, стало быть, Александра ждала, токмо сказать не сказала, уповала дольше с вами побыть.

Штабс-капитан сжал лицо руками.

— А коли б я нашему дохтуру шепнула, он бы ее, голубушку, в тыл спровадил. Грех, ибо смолчала я. Как ей сейчас, родимой, в плену да в положении.

К вечеру Дорожинский таки угодил под арест. Он был пьян и буен. Он сходил с ума от мысли, что его беременная любимая в полной власти грубых, похотливых и жестоких врагов. Он грозил угнать самолет и лететь к японцам. Пытался вызвать Казакова на дуэль: тот вернулся из рокового вылета, а Александра — нет. Он сотворил множество глупостей, на какие может сподвигнуть напившегося и отчаявшегося офицера буйная голова во хмелю.

Над Маньчжурией началась настоящая буря. Ветер поднимал горы песка и пыли, снижая видимость до десятка метров. Принайтованные к земле аэропланы трепетали своим перкалевым телом, получали повреждения и никуда, естественно, не летали.

Девятого марта штабисты прознали о пленных, отсиживающихся в авиаотряде, устроили разнос командиру и уволокли японцев к себе. Леман, наплевательски восприняв выговор, ломал голову, как обставить блеф, чтобы обменять тройку летчиков на двух пленников, которых у него уже не было.

Десятого марта Русская армия оставила Мукден. Несмотря на богатый опыт Куропаткина по организации масштабных отступлений, русские части попадали в окружение и прорывались через японскую пехоту, покидали позиции через узкие коридоры, с двух сторон простреливаемые артиллерийским огнем — несли потери, не причиняя противнику ни малейшего вреда.

В историю вошла грустная запись Николая II в своем дневнике: «Опять скверные известия с Дальнего Востока: Куропаткин дал себя обойти и уже под напором противника с трех сторон принужден отступить к Телину. Господи, что за неудачи. Имел большой прием. Вечером упаковывали подарки офицерам и солдатам санитарного поезда Алекс на Пасху». Вместо того чтобы давно сместить бездарного командующего со всех постов, царь метался, не зная, что предпринять, и, как обиженный ребенок в подушку, зарывался мыслями в свою ненаглядную Алекс, вспоминая жену по поводу и без оного.