На левом берегу реки, запруженной купеческими лодками, раскинулось большое поселение, обнесенное мощной, но старой на вид крепостной стеной со множеством башен. По деревянному мосту, наведенному у самого узкого места, к ближайшим воротам спешили люди. Рядом виднелось переброшенное через реку странное сооружение, похожее на двухпролетный акведук. Чуть пониже Федор заметил вытянутые вдоль реки плоские строения, очень смахивающие на склады. С того места, где они сейчас находились, хорошо просматривались возвышавшиеся над стенами немногие большие здания. Часть из них, несомненно, относилась к храмам, а другая напоминала арены для развлечения народа. Хотя, сколько ни всматривался Чайка в городскую архитектуру, привычных глазу арок Колизея среди них так и не заметил. Лишь одно массивное сооружение вызывало ассоциации с футбольным стадионом. В целом же Рим словно расползался по нескольким холмам, пряча за ними, а также в зеленых садах, видневшихся повсеместно, половину своих зданий. Кое-где Федор даже рассмотрел нечто, напоминавшее огороды. Размеры главного города древности вызывали уважение, но не производили впечатления грандиозности. В душе он ожидал большего.

— Ты что? — прикрикнул на него Гней, дергая проводья. — Нам надо торопиться. Сенаторы не любят долго сидеть в духоте присутственных мест, а скоро наступит самое пекло. И тогда их придется искать в термах, где они проводят все свое время. Успеешь еще налюбоваться.

— Красивый город, — неискренне брякнул Федор. Честно говоря, он сильно разочаровался отсутствием Колизея. — И холмов много.

— Целых семь, — неожиданно помягчел обычно замкнутый Гней, не обративший должного внимания на настроение Федора. — Вон там Капитолий, рядом Палатин, затем Виминал, правее Квиринал, Эсквилин, плоский Целий и, наконец, Авентин. А здесь, на правом берегу, где мы с тобой тратим время Памплония, еще два холма — Яникул и Ватикан.

Центурион неожиданно стал серьезным, будто приняв некое решение и сразу же входя в роль:

— Запоминай, опцион из Калабрии. Перед тобой великий город, который ты должен беззаветно любить. И если он ответит тебе тем же, то будущее твое обеспечено. А сейчас — за мной!

И они поскакали вниз, к мосту через Тибр. Гней, видимо, бывал здесь не раз. Он быстро сориентировался в местных улицах, замощенных, надо сказать, превосходным камнем и, миновав несколько широких площадей, направился прямиком к массивному зданию с высокими колоннами и огромным входом в виде арки с ведущим к нему множеством ступеней. Того, что на пути попадалось немалое число прохожих, он, казалось, не замечал, раздвигая их грудью своего коня. Пункт назначения оказался штабом ведомства, отвечавшего за контроль над союзниками, находившимися в ведении сенатора по имени Кастор.

Оставив коней на попеченье местных конюхов, он вошли в величественное строение, призванное, вероятно, вызывать трепет у каждого посетителя. Однако, долго они здесь не задержались. Быстро выполнив поручение военного трибуна, центурион и его помощник почти сразу же покинули штаб. Несмотря на кажущуюся тайну вокруг предстоящей свадьбы, сенатор Кастор и остальные офицеры знали о помолвке Памплония с дочкой Марцелла. И, принимая во внимание сие обстоятельство, постарались не разглядеть явного нарушения субординации. Хотя до самого Кастора Гней так и не добрался, препорученный заботам адъютантов, невзирая на то, что являлся главным центурионом — примпилом — морских пехотинцев Тарента и даже мог принимать участие в военных советах наравне с трибунами легионов. Его звание позволяло при случае общаться напрямую и с сенаторами, но Гней, похоже, не любил подолгу мозолить глаза высшему руководству. Отдав свиток, тут же замененный на другой, с новым приказом, который надлежало передать Памплонию, центурион и его помощник направились к выходу. Им предстояло еще раз преодолеть множество мраморных ступенек парадной лестницы (правда, теперь уже, хвала Юпитеру, вниз), уставленной бюстами богов и полководцев.

Но неожиданно, когда посланцы спустились уже до второго этажа, им пришлось задержаться — Гней повстречал старого знакомого, центуриона из первого легиона союзников, стоявшего на самой границе Римских владений в северной Италии.[81]

— Как дела, Гней? — ухватил бычка за лорику крепкий офицер в дорогой кирасе. — Или ты теперь зазнался и не узнаешь старых товарищей?

Гней Фурий Атилий, уже поставивший ногу в калигах[82]на следующую мраморную ступеньку, замер и развернулся в сторону говорившего.

— Эбуций! Острый пилум мне… — начал центурион, но осекся, увидев проходившего мимо военного трибуна. — Раздери меня лев, Эбуций Гемин Руф! Ты еще жив?

— Еще как! — подтвердил здоровяк в шлеме с таким же поперечным плюмажем, как у Гнея. — Не только жив, но и бодр, несмотря на то, что постоянно вижу эти волосатые размалеванные варварские рожи на северной границе, только и ждущие, чтобы отрезать мне голову и прибить на стену своего дома.[83]

— Зато ты можешь потрошить их, сколько хочешь, — ответствовал Гней с легкой завистью. — Я бы с удовольствием схлестнулся с галлами, у меня к ним старые счеты. Но на мою долю достались луканы.

— Да, ты прав, — кивнул Эбуций Гемин Руф, — галлы — дикие животные, которых надо истреблять, пока не убьешь всех. Мы стараемся удержать их в узде изо всех сил, но их очень много. Даже те, кто уже под нами, так и норовят взбунтоваться. Не успеваешь разбить одно племя, как из-за гор приходит еще несколько. И все начинается сначала.

— Ничего, — пообещал Гней. — Я слышал, наши консулы занимаются ими вплотную.

— Это так, — подтвердил Эбуций. — Но им не хватает воли. Они слишком миролюбиво управляют покоренными галлами. Вот если бы Марцелл снова стал консулом, он бы с них шкуру содрал. Легионы на севере помнят его подвиги.[84]