— Я и есть посланник, — заметил Памплоний, переходя на более слащавый тон, — посланник Венеры.

При этом трибун, не очень довольный, что встреча происходит при свидетелях, слегка покосился на солдат, которых он еще не успел отпустить. Разговор происходил прямо на мраморной лестнице, примерно в десяти шагах от строя морских пехотинцев, вытянувшихся с каменными лицами по стойке смирно. И Федор мог неторопливо рассмотреть дочь сенатора. Он увидел узкое личико, обрамленное платиновыми волосами, и умный взгляд серых глаз. А также золотые украшения на изящной шейке, довольно высокую для юной девушки грудь[79]и бронзовый гребешок в волосах.

— А это кто? — поинтересовалась Юлия, указывая на свиту военного трибуна, но обращаясь к отцу, словно Памплония вообще здесь не существовало. — Тоже посланники Венеры?

— Скорее Марса, — ухмыльнулся сенатор.

— Значит наш доблестный Марк Акций Памплоний, — продолжала Юлия, медленно расхаживая перед строем легионеров и пристально всматриваясь в лицо каждого, словно хотела позлить незванного жениха, — решил завоевать меня силой?

Памплоний промолчал. На мгновение красавица с платиновыми волосами остановилась напротив Федора.

— А этот солдат не похож на римлянина, слишком высок, — вдруг заявила она и спросила, обращаясь прямо к опциону. — Как тебя зовут, солдат?

Федор смотрел в серые глаза изящной римлянки и не мог открыть рта, словно онемел, увидев снизошедшее божество. Красавица была хрупка и эфемерна, но вместе с тем казалась вполне земной. И решительной, подобно отцу. Она не кривлялась и не унижала, что выглядело бы вполне естественным. Ее просто снедало совсем детское любопытство. И от нее, как ни странно, веяло не заносчивостью, а скорее теплотой. В общем, Федор пришел в удивление, внимательно рассмотрев дочь Марцелла, казавшуюся на вид лет двадцати, не более. «Хорошая девушка, — решил застывший опцион. — Никогда таких не встречал». Но продолжал молчать.

Памплоний принял это за признак выучки.

— Ответь ей, боец, — нехотя разрешил он.

— Опцион четвертого легиона Тарента, морского союзника Рима, Федр Тертуллий Чайка.

— Хм, — насупилась красавица, глядя прямо в глаза опциону, — странное имя.

И повторила нараспев: «Чаа-ай-каа».

— Ладно, отец, — она нехотя отошла от строя легионеров, — пойдем в дом.

Памплоний сделал знак Гнею, что можно уводить морпехов, а также располагаться на ночлег, приготовленный где-то поблизости от виллы сенатора, и направился в дом, стараясь, не теряя времени даром, обаять Юлию. Дочь сенатора слушала его рассеянно. И прежде, чем исчезнуть в глубинах бесконечных комнат, спасавших обитателей виллы от зноя, обернулась и, словно прощаясь, ненароком одарила Федора еще одним взглядом. И парень понял, что пропал.

Гней увел солдат далеко в глубину парка. Там, на самой окраине, был выстроен еще один дом на подобный случай. Строение это напоминало скорее казармы в виде буквы «П» с проложенной к ним отдельной дорогой. Оно отличалось плоской крышей, невысокими стенами, наличием нескольких общих комнат и конюшен. Здесь, вероятно, останавливались курьеры невысокого ранга в ожидании, пока сенатор соизволит дать ответ, хотя, при желании, в этом доме легко размещалась целая манипула легионеров для охраны хозяина усадьбы. А потому всего лишь одна центурия морпехов Тарента почувствовала себя здесь совершенно вольготно.

Спустя время слуги принесли им еды и вина, что позволило морпехам неплохо скоротать вечерок.

— Все лучше, чем на войне, — заметил Квинт во время ужина и подтолкнул погрустневшего Федора локтем в бок. — Ты чего раскис, сенаторская дочка приглянулась?

— С чего ты взял? — вскинулся Чайка.

Но рыбак из Бруттия на этот раз не стал ерничать, словно почуяв исходящую от приятеля потенциальную агрессию, готовую проклюнуться вслед за любым нелестным упоминанием Юлии.

— Забудь, брат Тертуллий, — сказал он, — я же тебе говорил, она нам не ровня.

Квинт вполне серьезно пожал плечами. Тем временем вернулся центурион, наведывавшийся в дом сенатора после ужина. Гней разыскал опциона и сообщил ему новости.

— Завтра утром мы с тобой поскачем в Рим, — заявил Гней. — Памплоний приказал отвезти сообщение сенатору Кастору. Так что твоя мечта сбудется, ты увидишь великий город.

— А остальные? — слегка повеселел Федор.

— Останутся здесь под командой Квинта, — ответил бычок и хитро подмигнул опциону. — Наш Памплоний пробудет в гостях у Марцелла минимум до завтрашнего вечера. Донесение нужно доставить обязательно, но ему очень не хочется ехать самому. У него здесь дела поважнее войны. Поэтому трибун посылает меня.

Несмотря на то, что дорога к дому Марцелла вышла необременительной, а ночь они провели просто в райских условиях по сравнению с лагерными, Федор долго не мог уснуть. Сняв панцирь и сложив оружие в специальной каморке, морпех ворочался с боку на бок. В голову лезли всякие глупые мысли, а перед закрытыми глазами постоянно возникала аккуратная головка Юлии, увенчанная платиновыми волосами. Он вспоминал ее локоны и глубокий пристальный взгляд, словно пронзивший его насквозь. А когда наконец уснул, то до рассвета мучился кошмарами. Во сне он снова видел, как тонет, разломившись пополам карфагенская квинкерема. Как сыплются в бушующие волны солдаты и сразу уходят на дно под тяжестью доспехов. А он один барахтается среди волн, цепляясь из последних сил за обломок мачты.

Затем он видел Памплония, держащего за ноги жертвенного петуха, из рассеченной шеи которого на алтарь стекает кровь. В воздухе бесшумно кружатся перья мертвой птицы, медленно опускаясь на землю. Рядом с военным трибуном покачиваются в трансе гаруспик и авгур,[80]читающие знаки богов. И все трое бросают на Федора недобрые взгляды, словно именно он должен стать новой жертвой на легионном алтаре.

Проснулся опцион с нехорошим предчувствием.

Окончательно пробудившись и встав на ноги, Федор сейчас же окатил себя ледяной водой, что принес раб. А потом, наскоро перекусив, вскочил на коня и только тогда почувствовал, что ему полегчало. Дорога звала. А центурион явно торопился.

— В Риме достаточно еды, — говорил ему Гней, надевая панцирь, — и он недалеко. Сделаем дело, а там и поедим, как следует солдатам.

Центурион не обманул. Спустя всего пару часов неспешной скачки по хорошей дроге они, обгоняя повозки купцов, поднялись на вершину одного из холмов и снова увидели Тибр. Разглядев же город, Федор даже придержал коня, чтобы получше ощутить предмет своих грез, ведь он так рвался сюда, так хотел проникнуться духом этого центра древнего мира, представлявшегося ему в прошлой жизни просто образцом для подражания.