бревне, — прямо по сердцу. Что-то накалялось во мне до взрыва. Будь я на месте Давыдыча, ей-богу, приложил бы к этому гостю мраморный чернильный прибор, да так, что главбуху пришлось бы его списывать.

Но Давыдыч только сильней сощурился, и окуньки его превратились в две жгучие искры.

— Позвольте, — сказал он хрипло, — спросить вас… не знаю вашего имени-отчества…

— Неважно.

— Как же так? — он тяжело дышал. — Отчество у людей от отцов уважаемых…

— У кого как.

— Возможно. — Давыдыч перевел дыхание. — Я ведь не знаю вашего отца.

— Это к делу не относится.

Ей-богу, он просто был скупердяй, этот Давыдыч, если жалел чернильницу. А впрочем, не у гостя была дача, у него она была. Ну и что! И что, черт его подери!

— Значит, не относится, — сказал Давыдыч, — ну что ж, вам виднее. Так вот, я хотел задать вопрос по существу.

— Прошу.

— Сколько вы получаете в месяц?

— Не вы, а я пришел к вам, — все еще не опуская глаз, произнес гость.

— Вот именно. — Кровь у Давыдыча отхлынула от лица, он сделал машинальное движение рукой, но не к чернильнице, а к сердцу и после недолгой паузы сказал уже почти спокойно, с какой-то даже усталостью, бросая свой пост и проваливаясь в креслице. — Ведь даже преступникам дается последнее слово. Верно?

Что-то промелькнуло в недвижно-благообразном, не молодом, не старом, незапоминающемся лице гостя, какая-то смесь горделивой обиды. Он сказал:

— Сто пятьдесят. Но это к делу не относится.

— А я триста, — вздохнул Давыдыч. — Как же не относится? Да плюс прогрессивка. Жена врач, нас всего двое. Я мог бы скопить на эту несчастную дачу за год. Вы понимаете — за год. Почему же она вас так настораживает? Почему вы не подумали…

Гость слушал, терпеливо опустив ресницы. Его задачей было установить факт и по возможности вызвать на откровенное объяснение. А ему тут толкуют бог весть что…

— Значит, объяснить по существу отказываетесь?

— Я же вам объяснил!

— Ну, что ж, не буду отрывать у вас время. Надеюсь, еще увидимся.

— Надеюсь, нет!

Я вышел вслед за гостем, чтобы дать Давыдычу прийти в себя, успел заметить, как он, пошарив в нагрудном кармане, что-то кинул на язык. Было такое чувство, будто я и сам в чем-то перед ним виноват.

В коридоре гость спросил у меня все тем же бесстрастным голосом, но с чуть приметной улыбкой, в которой сквозила некая солидарность:

— Кто у них тут парторг?

— Человек. Михеичем звать.

— Хм… А если полностью?

— Иван Михеич, если полностью.

— Где помещается?

— Не знаю. Я тут первый раз.

Он зашагал налево, читая на дверях таблички, а я вошел в соседнюю комнатушку, где обитал парторг Михеич, худой, как хвощ, старикан с черными запорожскими усами. Через минуту Михеич был в курсе дела, но почему-то никак не среагировал, только пожал плечом. В коридоре послышались ищуще-размеренные шаги. Я отошел к окну и стал смотреть на соседнюю, усыпанную голубями крышу, на дымчатую панораму Москвы.

Мысли текли пустые, путаные. Впереди два свободных дня. Можно тряхнуть зарплатой в Доме журналистов, а после выспаться у кого-нибудь из холостых друзей. Я подумал об этом без удовольствия. Что грозит Давыдычу? Время такое. Строгое. И чем черт не шутит, когда бог спит… На стройке Давыдыча любили, старые речники начинали с ним в тридцатых годах и, наверное, будут жалеть, если его опять, как в прошлом году, стукнет инфаркт. А-а, черт! Ни в какой Дом журналиста я не пойду, а пойду я по друзьям-товарищам в газетные редакции, надо же как-то подстраховать Давыдыча, иначе мне кусок не полезет в горло.

Я не заметил, как вошел этот, с портфелем.

— Он все отрицает, Иван Михеич, — донесся от стола уже знакомый звук пилы по трухлявому дереву.

— Правильно отрицает.

— То есть как — правильно? Это еще посмотреть надо.

— А что смотреть, когда нет у него никакой дачи.

— То есть как — нет?

— Ну я же вам русским языком толкую. Нет! Что тут неясного. А у вас разве есть?

— Да, но… — казалось, он зажевал что-то несъедобное и никак не мог проглотить. И вдруг загорячился: — У меня нет — это неудивительно. А у него почему? Такая зарплата. И прогрессивка. И жена. Живут двое. Мог бы и иметь!

— Э, батенька, — вздохнул Михеич, уткнувшись в бумаги, — дача, она времени требует. Когда ему? У нас своих пятьдесят объектов с хвостиком. И потом, знаете, народ всякий. Построишь честно, а найдется этакий… И начнет копать. Потом иди, доказывай, нервов не хватит.

— Да, вообще… конечно, — сдержанно рассмеялся гость, и лицо его пошло пятнами. Он все еще пытался защелкнуть стоявший перед ним на столе давно закрытый портфель. — Как говорится, на нет и суда нет. — И уже с порога: — В общем, рад знакомству… И что все обошлось, так сказать, ко всеобщему удовольствию.

— Вряд ли, — буркнул Михеич, когда за гостем захлопнулась дверь. — Какое тут удовольствие, одни нервы. — Крякнул. И, почесав в затылке, подмигнул мне, насмешливо дернув усами. — Ну давай, присаживайся, рассказывай, как у вас там дела-делишки…

ГОРЯЧИЙ ДЕНЬ

— Эй, капитан, заснул?

Я вздрогнул — кричали снизу, с катера…

«Ястреб» серым утюжком уткнулся в берег, просев кормой. Люди ждали переправы. Но за блестким от росы стеклом кабины не маячила шляпа моего старшего, моториста. «Где же он? — екнуло сердце. — Заболел? А может, просто… вчера ведь была получка. Значит, я — за него!»

— Крути колеса!

Какая-то жуткая легкость вдруг подхватила меня, бросила по обрыву к рассветно-сизой реке. Ноги скользили.

Наконец я отвязал чалку и неловко плюхнулся на палубу.

Неделю назад я только мечтал водить катер. Бывало, смятый усталостью, навалясь на поручни земснаряда, глядел, как скользит по воде «Ястреб» — относит в сторону дымок капитанской сигаретки. Он мчался от берега к берегу или торчал с умолкшим мотором на середине реки, пока не заорут с причала… Рядом — рукой подать и вместе с тем далеко, в ином, сказочном, легком мире.

Руки, чужие от волнения, промерили бензобак, обтерли ветошкой стекло. Затем сняли крышку отстойника, погрузившись в щекочущий холодок воды. Две-три песчинки попали в ладонь — стоило открывать? Но я действовал, как лунатик, стараясь в точности повторять движения моего загулявшего капитана. Рабочие переговаривались, равнодушно поглядывая на мои манипуляции, — им скорей бы отчалить, дело ждет.

Я нажал на стартер. Раз, другой… Как в тумане, замаячил с боку Миша Харин. Сел рядом. Рука его потянулась — щелкнуло зажигание. Я совсем забыл об этом проклятом зажигании, но сделал вид, что не успел включить. Сжав баранку, сказал хрипло:

— Кинь