Когда Корф очнулся, за окнами плыл лиловый, волшебный петербургский вечер, а у изголовья сидел Серж.

– Так… – промолвил Мещерский, видя, что он открыл глаза. Затем кашлянул и попытался напустить на себя суровый вид, что, впрочем, не вполне ему удалось. – Ты меня слышишь?

По выражению глаз раненого Серж понял, что слышит. Правда, Александр был так слаб, что у него не было сил даже кивнуть.

– Больше не будешь срывать с себя повязку? – все тем же суровым тоном осведомился Серж.

– Я сорвал повязку? – прошептал Корф, вспоминая.

– Доктор был очень сердит, – продолжал князь. – Сказал, что если такое повторится, ты просто истечешь кровью, и он не сможет тебе помочь.

Александр вздохнул. Скользнул взглядом по незнакомым предметам, по обстановке, которой прежде не видел.

– Где я? – одними губами спросил он.

– В особняке моего отца, – объяснил Серж. – Я взял на себя смелость перевезти тебя к нам после дуэли. Я тоже пока перебрался сюда, а доктор живет в соседнем доме, я знаю его много лет. И я спокоен, что за тобой тут присмотрят как следует.

Александр закрыл глаза. Верно, дуэль. Он дрался на дуэли с этим… с Антуаном Потоцким. Почувствовав боль в груди, барон поморщился.

– Я промахнулся? – спросил, не открывая глаз.

– А ты разве не помнишь? – В голосе Сержа прозвенело удивление. Впрочем, было там не только удивление, но и какая-то другая нотка. Напряжение? Да, пожалуй.

– Что там было? – с усилием спросил Александр, открывая глаза.

От него не укрылось: Серж как-то смутился.

– Не уверен, что тебе надо вспомнить об этом именно сейчас, – буркнул тот. Но, заметив, как блеснули глаза Александра, сдался. – Ты выстрелил и легко ранил его. В плечо. Мы объявили, что дуэль окончена. Антуан не имел права стрелять, – проговорил Мещерский, волнуясь, – знал, что не имеет права, потому что ты уже уходил. И ты не ожидал такого, но… Но он подобрал пистолет и выстрелил. Я не знаю, что на него нашло, никогда не думал, что он способен на подобное. Теперь ни один уважающий себя человек не подаст ему руки. Потоцкий поправляется в придворном госпитале, но считается под арестом до окончания дела. Впрочем, эполеты с него уже сняли. Антуан поступил бесчестно, выстрелив в тебя. А его родители просто убиты всей этой историей. Ты же знаешь старого Потоцкого, граф заявил, что предпочел бы потерять сына, чем терпеть такой позор.

– Дурак, – отчетливо произнес Александр.

Серж встрепенулся – в его присутствии Александр редко позволял себе бранные слова.

– Что ты сказал?

– Я дурак. Поддался на уговоры его сестры, которая умоляла его не убивать, – очень просто объяснил Корф. – Не стоило мне слушать ее.

– Да, Мари… – пробормотал сконфуженный Серж. – Это вообще отдельный разговор. Если бы ты видел ее там, если бы слышал, что она говорила брату…

Александр поднял руку.

– Довольно, – проговорил, прикрывая глаза. – Мне нет дела до Потоцких, и я не желаю больше слышать ни о ком из них. Ни о ком. Скажи мне лучше: я умру? Вот что меня беспокоит сейчас.

– Доктор сказал, если ты будешь соблюдать его предписания, то почти наверняка поправишься, – уверил князь. – А что касается дуэли, не думаю, чтобы у тебя были из-за нее серьезные неприятности. Все тебя жалеют, все говорят, что ты ни в чем не виноват.

– А как ты? – спросил Александр.

– Что я? – Серж улыбнулся. – Я под домашним арестом. Вернее, меня попросили не уезжать из столицы. Никите приходится куда хуже – он ведь согласился стать секундантом Антона, а тот стрелял в тебя не по правилам. Бедный Васильчиков пытался доказать, что ничего не знал о намерении Потоцкого, но его отпустили, кажется, только сегодня утром.

– Где Степан?

– В соседней комнате. Если меня не будет рядом, а сиделка отлучится, можешь вызвать его звонком.

Александр подумал, о чем бы еще спросить, но мысли путались.

– А кошка? – наконец проговорил он.

– Не волнуйся, мы забрали ее тоже. Слуги отца за ней присмотрят.

– А… – Александр собрался с мыслями. – Ты моих родителей видел?

Серж кивнул.

– Твой отец приезжал. Говорил с доктором, обещал еще вернуться. Крестный заезжал каждый день, хотя ему нелегко сейчас приходится – из-за суда. И твоя мать была. – Мещерский поколебался, но все же сказал: – Говорила, что твое поведение ее сильно расстроило.

– Ну конечно, – вяло усмехнулся Александр. – Она ненавидит черное, а если бы я умер, ей бы пришлось носить траур. Разумеется, мать бы этого не пережила.

– Что ты говоришь такое! – вскинулся Серж.

– Знаешь, – продолжал Корф все тем же ровным, монотонным голосом, – я в детстве завидовал круглым сиротам. Нет, правда. У них не было никого, и им не надо было притворяться, что совершенно чужие, по сути, люди для них родные.

– У тебя жар, – решительно заявил князь. – Прими-ка лучше лекарство.

Потянулись скучные, никчемные, заполненные слабостью и болезнью дни. Александр словно застыл в каком-то оцепенении. Ему ничего не хотелось – ни жить, ни умирать. Он ни о чем не жалел, ничего не желал, ничего не ждал. Но молодость и крепкий организм исподволь делали свое дело, и через несколько дней Александр уже смог вставать с постели. Пока ему разрешали лишь передвигаться по комнате, и то в сопровождении Степана или сиделки, которой оказалась бывшая нянька Сержа. От посещений родственников или знакомых он отказался наотрез, и Мещерский смягчил его слова, объяснив, что их визиты волнуют раненого.

Однажды в солнечный мартовский день Александр устроился у окна, а Степка сел возле него и принялся читать вслух газеты, весьма живописно сопровождая их своими замечаниями.

– «Соучастник злодеяния, который был арестован на Лиговке…» Ага! Это, стало быть, тот, кто бомбы-то делал… Нашли его, ваше благородие! Тут еще сообщается, что он сын священника. Вона как! Был студентом Института инженеров путей сообщения…

– Не по тому пути пошел, – угрюмо сострил Александр, покосившись на свою руку. Он уже знал, что шрамы от осколков бомбы останутся у него на всю жизнь.

– А еще в Медико-хирургической академии учился, – доложил Степка, пробежав глазами заметку. – Большие таланты, говорят, проявлял. И чего ему не хватало? Стал бы врачом, деньги бы зарабатывал, женился, как все люди…

Александр отвернулся, не желая продолжать в высшей степени бессмысленный разговор, – и тут заметил на противоположном тротуаре фигуру, которая крайне его заинтересовала. Степка продолжал болтать, выдирая то из одной, то из другой заметки по фразе и простодушно их комментируя, но барон уже не слушал его, а лишь молился про себя, чтобы фигура никуда не исчезла.

– Степка, – сказал он наконец, – ты не принесешь мне кофе? Только сделай покрепче, как я люблю. И газеты оставь, я почитаю, пока тебя нет.