проглянувший после нескольких пасмурных дней. Её глаза останавливаются на мне, и лицо согревает медленная улыбка.

— Привет, — тихо говорит она.

— Подойдёшь сюда? — если бы у меня ещё была гордость, ей грозила бы нешуточная опасность, но её уже не осталось. Она видела, как я грохнулся на пол, а потом полз на корточках из-за повреждённой спины. А потом я Бог весть что наболтал под мышечным релаксантом — эти штуки заставляют меня полностью утратить фильтр между мозгом и языком. Она по сути видела меня в моём худшем состоянии.

Сев, Руни потягивается, и у неё вырывается крошечный писк, заставляющий мир засиять нежно-розовым — яркое пятно цвета в момент рассвета, оттенок румянца на её щеках. Я откидываюсь обратно вглубь палатки и жду её. Я слышу, как она шуршит снаружи, разговаривает со Скуггой, о прибытии которой сообщает позвякивание её игрушки-шарика. Я вижу, как в камин падает новое полено, как рука создаёт достаточно движения воздуха, чтобы уговорить тлеющие угольки вновь заняться маленьким пламенем. Затем в проёме палатки появляется улыбающаяся Руни, идеальная как картина.

Моё сердце сжимается.

— Привет, — повторяет она, забираясь внутрь. Затем протягивает мне нечто маленькое и белое.

— Я принимаю мышечные релаксанты исключительно от боли, Руни. Более сильные штуки меня не интересуют.

Она смеётся.

— Это мятная конфетка, дурачок.

— Аа, — я открываю рот, и она аккуратно кладёт её мне на язык, затем закидывает вторую себе в рот. — Срань Господня, какая ядрёная.

— Я постоянно жую их на занятиях, — выражение её лица слегка меркнет, пока она смотрит на меня, свернувшись на боку и подложив ладони под щёку. — Кстати, о занятиях… Можно кое-что у тебя спросить?

— Конечно.

— Как ты понял, что ты хочешь стать художником? В смысле, чтобы это было твоей работой?

Я аккуратно тоже опускаюсь на бок, лицом к ней.

— Это единственное, в чём я был весьма хорош и чем наслаждался достаточно сильно, чтобы мог представить это в качестве своей работы. Как только я понял, что мои работы могут продаваться, я занялся этим. Подумал, что если не получится, то всегда могу заняться строительными работами с Парком и Беннетом, но пока что не пришлось. А как это связано со Стэнфордом?

Она вздыхает, и её взгляд скользит мимо моего плеча туда, где сквозь палатку пробиваются первые лучи рассвета.

— Я не знаю, что делать с юрфаком.

Я смотрю на нее, на её светлые волосы, распушившиеся и слегка напоминающие птичье гнездо, на складку от подушки на щеке. Я прослеживаю эту линию до её подбородка.

— А что ощущается правильным?

— Не знаю, — тихо говорит она. — Поэтому всё так сложно. Я не знаю… а обычно я всегда знаю. Иногда я говорю себе, что вернувшись, могу попытаться делать всё более здраво, более сбалансированно. В другие разы я твержу себе, что мне лучше двинуться дальше и выбрать что-то, более совместимое с моими проблемами со здоровьем, что-то удалённое или с гибким графиком, который можно подстроить под периоды, когда я дома и застряла в туалете.

— Ты разберёшься, — тихо говорю я ей. — Знаю, это сложно, потому что ты хочешь чувствовать уверенность в своём выборе, но может, это одна из тех вещей, которые надо выяснить научным путём — путём проб и ошибок, — на ум приходят слова Вигго, и я повторяю их руки. — Ты не узнаешь, пока не попробуешь.

Эти слова повисают между нами. А может, они задерживаются лишь в моих мыслях. Потому что я никогда прежде не делал этого. Не любил никого так, как люблю её. Не любил так сильно, что хочется отдать ей всё, защитить её от всего, и любить её всеми частями себя, какими только возможно. Я не знаю, как это сделать, и способен ли я, но я не узнаю, пока не попробую.

Руни слегка улыбается.

— Ты прав. Извини, что загналась. Я тут устроила экзистенциальный кризис, хотя мы даже ещё не выпили кофе. Мне стоит сварить кофе, да? — она начинает вставать, но я кладу ладонь на её талию и крепко обнимаю.

— Руни, — я притягиваю её к себе. — Я не хочу кофе. Мне нравится слушать, как ты размышляешь и говоришь.

Её улыбка возвращается, и она льнёт поближе ко мне.

— Спасибо.

Я заправляю прядь волос за её ухо и целую в лоб.

— Ты можешь сварить кофе, если правда хочешь.

— Нет, — она качает головой, затем наклоняется и целует меня в шею. — Нет, мне нормально. Но я больше не хочу говорить про учёбу. Я не хочу, чтобы беспокойство отнимало моё счастье сейчас.

Я провожу пальцами по её волосам, упиваясь мягкостью, нежно массируя её скальп. Она закрывает глаза и вздыхает. Я наблюдаю, пока прикасаюсь к ней, и нас окружает убаюкивающее потрескивание огня. В палатке тепло, и мой дом как будто заполнен солнечным светом, не просто потому, что горит огонь, и на горизонте поднимается солнце, а потому что Руни здесь, прямо со мной.

Потому что я люблю её.

И это последнее, что я могу ей сказать. Потому что не так всё должно быть. Не для этого она вышла за меня замуж, не для этого приехала сюда. И всё же знание этого ощущается так правильно, даже с пониманием, что я ей не скажу, что она не чувствует ко мне того же. Дать этому имя ощущается таким освобождающим. Понимать, что живёт внутри меня, для неё, так, как этого не было ни для кого другого.

Гарри просовывает голову в палатку и кладёт морду на талию Руни. Перекатившись на спину, Руни гладит ладонью его голову и спину долгими, размеренными движениями. Его нос подёргивается, почти напоминая улыбку, и он тяжело вздыхает.

— И как я должна с тобой попрощаться, — тихо говорит она.

Ноющая боль возвращается, резко скручивая мои рёбра. Любовь. Теперь у меня есть для этого имя. Любовь только к ней.

— Прощание всегда сложное. Он будет по тебе скучать.

— Пока он не забудет меня, — бормочет она.

— Нет, — я хрипло сглатываю. — Он тебя не забудет. И он всегда будет рад видеть тебя, когда тебе захочется приехать в гости.

Рука Руни замирает, затем она нежно проводит пальцами по его ушам.

— Мне можно приехать в гости?

Боль в моей груди становится резче. Я делаю глубокий вдох, но это не помогает.

— Да. Приезжай в любое время. Он будет в восторге. Но может, не после того, как ты найдёшь своего… компаньона. Думаю, если бы ты привезла его или её, ему было бы сложно. Ты же знаешь, какие собаки.

Руни