главных героев и создают кафкианскую атмосферу. А в теме «На несколько долларов больше» ты использовал варган.

Одним словом, ты всегда проводишь символическую параллель между своим творчеством и атмосферой фильма. Конечно, иной раз многое определяет композиция и грамматика произведения, но прежде всего связующим звеном выступает именно тембр, инструмент.

Ты все продумываешь или речь о чистой интуиции? Как ты поступаешь, если у тебя нет подходящего инструмента, чтобы осуществить задуманное?

– В киномузыке мысли приходят быстро, почти неосознанно. Но нужно уметь вовремя остановится и тщательно все обдумать. Очень важно понять, что именно здесь сработает и почему. От этого и зависит успех композиции.

В «Рабочем классе» вместо скрипки я мог бы спокойно использовать громкий и ритмичный звук фрезы. Очень может быть, что это было бы оправдано, но кто бы его запоминил? А так каждый раз, когда после скрипки раздается звук пресса, он кажется еще более громким, еще более угрожающим, что прекрасно отражает главную мысль фильма. В нем нет ничего приятного.

Но если даже я выбрал нужный тембр, реальность киномузыки такова, что с ней нужно считаться, и если у меня нет подходящего исполнителя, который правильно выразит мою мысль на музыкальном языке, то я меняю солирующий инструмент. Если бы не было великого Лачеренцы, еще неизвестно, что было бы с фильмами Леоне.

Я всегда приводил солистов, которые приумножали ценность фильма, поскольку я был убежден в их непревзойденном таланте. Смешно надеятся, что ко мне на запись из Штатов прилетит Мейнард Фергюссон. Это великий трубач, способный издавать невероятные звуки, и Марио Нашимбене удалось задействовать его в фильме «Первая ночь покоя», о чем я и мечтать не мог. Я работаю с теми, кого знаю, а если подходящего исполнителя нет, то меняю партию. У меня вообще есть такая привычка – писать для определенного инструмента, уже представляя, кто будет исполнять композицию. Так что для киномузыки у меня вот такие критерии. Признаюсь, что много лет я не писал для кларнета, потому что у меня не было подходящего солиста. Но потом появился Бальдо Маэстри, и тогда уже я смог развернуться.

Иногда я готов рискнуть и написать для незнакомого исполнителя. Но если я понимаю, что исполнитель не сможет сделать то, что мне нужно, то я удаляю партию, принимая на себя все последствия этого решения, и ищу ей замену и другой инструмент.

– Интересный получается парадокс, потому что когда ты говорил о том, как пишется абсолютная музыка, ты ставил тембр на первое место. Но когда речь о прикладной музыке, ты, похоже, больше ориентируешься на исполнителя партии. Именно это и создает «морриконианское звучание», «звук»…

– Разумеется. Вклад исполнителей в мою работу фундаментален, много раз мы подбирали нужный тембр вместе. Больше всего я люблю вокал, потому что звук голоса идет прямо из тела, здесь нет посторонних посредников, и потому он может передать любое состояние души и какое угодно настроение.

Много лет я использовал великолепный голос Эдды Дель Орсо и даже немного этим злоупотреблял, потому что Эдда действительно невероятный исполнитель. Еще мне дорога скрипка: ее звучание очень близко к звуку женского голоса. Особенно если на ней играет такой исполнитель, как Дино Ашиолла.

Когда он скончался, мне повезло познакомиться с первой скрипкой симфонического оркестра RAI и оркестра Святой Цецилии Фаусто Ансельмо. Великолепные исполнители, для которых я написал очень много партий: пианист Арнальдо Грациози, гитарист Бруно Баттисти Д’Амарио, скрипач Франко Тампони, который был моей первой скрипкой до самой смерти… С этими людьми я был уверен в том, что все будет звучать наилучшим образом.

Я всегда обращался к самым лучшим исполнителям, которые все схватывали с полуслова и которым я доверял, с ними я старался выстроить отношения так, чтобы всегда чувствовалась взаимоотдача. Но это касается только прикладной музыки, с музыкой абсолютной все совершенно иначе.

Со многими исполнителями у меня сложились настоящие дружеские отношения, некоторые из них преподавали со мной в школе города Фрозиноне.

О преподавании

– Да ладно?

– Да, я преподавал, с 1970 по 1972 год. Преподавание не мое призвание, но в данном случае были особые обстоятельства. Инициатива открыть свою школу принадлежала Даниеле Парису, а министерство дало нам денег.

– Так вы основали собственную школу?

– Да, и она все еще существует. Теперь она называется «Консерватория Личинио Рефиче» в городе Фрозиноне. Парис мечтал основать школу и пригласил преподавать своих друзей, среди которых были очень известные римские музыканты. Винченцо Мариоцци преподавал кларнет, Дино Ашиолла вел курс игры на скрипке, Арнальдо Грациози и Мими Мартинелли – фортепиано, гитару преподавал Д’Амарио, а я, Бруно Николаи, флейтист Северино Гаццеллоги и другие вели курс композиции. Все преподавание велось по новым программам, которые отличались от спущенных министреством.

На третий год существования школы Парис был провозглашен ее директором, и школа получила официальный статус государственной консерватории, а следовательно, мы, преподаватели, стали служащими министерства образования.

Тогда мне заявили, что отныне я должен вести две пары в неделю, и когда я это услышал, то тут же подал заявление об уходе. Внедрение школы в государственную структуру побудило и некоторых других – Ашиоллу, Николаи – уйти из преподавания.

– И как тебе этот опыт?

– Ну, я провел в школе всего несколько семинаров… Куда более богатый преподавательский опыт я получил на летних курсах повышения квалификации в Сиене, где преподавал с 1991 года вместе с Серджо Мичели. Эти курсы были организованы музыкальным фондом академии Кинджи.

С Серджо я познакомился в начале восьмидесятых. Как оказалось, то была важная встреча в моей карьере, потому что Мичели решил написать обо мне книгу и проанализировать мои произведения. Он раньше других понял, что киномузыка – это неотъемлемая часть нашего настоящего. С его стороны было очень смело заняться прикладной музыкой, потому что академические круги всегда относились к ней с большим предубеждением и не принимали в расчет.

В здоровом теле здоровый дух

– В шестидесятых и в начале семидесятых ты, бывало, писал саундтреки для двадцати фильмов в год. Сколько времени у тебя уходит на одну картину?

– Учти, что в качестве даты фильма часто указывают год премьеры, а не производства. Однако я и правда много лет писал в условиях цейтнота. Я уже давно требую от режиссера как минимум месяц, но раньше мне часто приходилось сочинять музыку даже для самых значительных картин за неделю, максимум за десять дней.

В кинематографе, особенно коммерческом, саундтреку не придают должного значения: режиссеры занимаются мельчайшими деталями, снимают фильм и даже, бывает, уже сделают монтаж и только потом обращаются к композитору.

С подобным отношением я сталкиваюсь годами. Например, восьмого февраля