Купер зашагал по коридору. Толстенный ковер полностью заглушал шаги, и слышался только шелест воздуха из вентиляционной системы. Стены были лишены каких-либо украшений. Купер провел раскрытой ладонью по ближайшей к нему поверхности – она оказалась изготовленной из карбонового волокна, очень прочного и очень дорогого.

В конце коридора открылась дверь. В дверном проеме никто не стоял, а комната за проемом была погружена во мрак. И Купер вошел в нее, точно в сон.

Информация. Данные. Созвездия цифр сияли, подобно звездам, извивались, горящие, словно уличные рекламы, синусоиды, повсюду, куда ни кинешь взгляд, трехмерные таблицы и графики. Купер будто вошел в планетарий, но вместо неба здесь во всех направлениях были лишь цифры, цифры и цифры.

Поморгав, он повернулся на каблуках. Комната, где он очутился, оказалась огромным подземным собором, и во всех направлениях, на все триста шестьдесят градусов в воздухе светились числа. Какие-то менялись прямо на глазах: некоторые циклично, иные рывками. Многие причудливым образом соотносились между собой: народонаселение, потребление воды и длина женских юбок; частота дорожных аварий на сельских дорогах в промежуток времени между восьмью и одиннадцатью часами дня; солнечная активность и темп изменения количества самоубийств. Изменение количества погибших во время немецкого вторжения в Советский Союз в 1941 году и цены на сырую нефть. Количество взрывов в почтовых отделениях Южной Америки с 1901 по 2012 год.

Посреди этого огромного помещения в круге света стоял человек, видимый сейчас лишь как силуэт. Если он и был осведомлен о присутствии Купера, то виду не подал. Рукой он указал на диаграмму, откинул ее в сторону и движением пальцев уменьшил до размера точки. Затем отправил ее на пол, который и без того, казалось, был усеян красными и зелеными точками и походил на светящуюся карту причудливого дна океана.

Воздух в помещении был холодным и пах… кукурузными чипсами?

Купер сошел по пандусу. Он шел сквозь светящиеся цифры, графики, таблицы, диаграммы, которые скользили по его телу.

– Гм… Здравствуйте.

Человек повернулся. Света было недостаточно, чтобы более или менее детально разглядеть его лицо. Жестом он пригласил Купера подойти ближе. Купер так и сделал, и, когда их разделяло футов десять, человек заговорил:

– Свет. Повысить яркость света до тридцати процентов.

И немедленно отовсюду и будто бы из ниоткуда возник мягкий, не дающий теней свет. Человек был полноват, у него уже наметился второй подбородок, кожа его была бледная, волосы неухожены и спутаны. Привычным движением он провел по ним растопыренной пятерней. Купер воззрился на него, и в голове у него начала складываться тенденция.

– Привет, – сказал незнакомец. – Я Эрик Эпштейн.

Чертами лица, формой глаз, шириной плеч и манерой держаться маленький, толстенький и нервный двойник весьма походил на привлекательного, уверенного в себе миллиардера, с которым Купер общался всего лишь несколько минут назад.

– Голограммы, – предположил Купер. – Вы все не настоящие.

– Что? А, понятно. Нет, мы настоящие. Вы сделали вполне закономерный вывод, основанный на недостаточном объеме информации, но вывод ваш неверен. Голограмма, которую вы видели, была голограммой настоящего человека. Но он – не я. Он лишь играет роль – роль меня. И играет эту роль в течение уже довольно долгого времени.

– Он что… актер?

– Альтер эго. У него мое лицо и мой голос.

– Я… не понимаю.

– Я не люблю людей. Вернее, людей я люблю, но людям я не нравлюсь. У меня не слишком хорошо получается с ними общаться. И тому есть несколько причин. Основная заключена в том, что я вижу их как информацию.

– Но… ваше альтер эго… я многократно видел его в выпусках новостей. Он обедал с президентом в Белом доме.

Эпштейн смотрел на Купера, видимо ожидая, что тот скажет еще.

– Но зачем вам это нужно? – спросил Купер.

– Видите ли, я очень занят – анализирую информацию. На это уходит почти все мое время. Однако люди хотят меня видеть. В этом отношении они ведут себя весьма забавно: хотят видеть даже то, что на самом деле не имеет никакого значения. Вот, например, астрономы. Значительную часть важной информации они получают, используя различные радио-, рентгеновские и так далее телескопы, – получаемая другими способами информация не видна. Информация – вот что важно. Но людям нужны картинки. Им хочется увидеть взрыв сверхновой во всей яркости цвета, хотя для ученых эта картинка почти не представляет интереса.

Купер кивнул:

– Понимаю. Он – ваше цветное фото. И кем бы он ни был, он чертовски похож на вас, каким вы запечатлены на фотографии в выпускном классе высшей школы.

– Он мой старший брат.

Этого не могло быть. У Эпштейна когда-то был старший брат, нормальный, но погиб в автокатастрофе лет двенадцать назад.

– Подождите-подождите. Так вы сфальсифицировали его смерть?

– Именно.

– Но это произошло прежде, чем о вас заговорил мир. Прежде, чем вы заработали несметные деньги на бирже.

– Так оно и было.

– Так вы с братом спланировали дальнейший ход событий более чем двенадцать лет назад?

– Вместе мы – одна личность, один человек: Эрик Эпштейн. Я живу в мире информации, а мой брат – в мире людей; и это у него великолепно получается. Вести разговоры с людьми он способен гораздо лучше меня. – Эпштейн опять провел растопыренной пятерней по волосам. – Вот, посмотрите.

Он махнул рукой, и перед ними возникло изображение офиса наверху: сидевшая в кресле Шеннон что-то говорила, адвокат Кобб мотал головой, Миллисент, понурив плечи, была полностью погружена в видеоигру.

«Скрытая камера? Нет, не похоже, комната видна такой, какой бы ее видела голограмма. Голограмма человека, изображающего Эрика Эпштейна».

– Видите? Мы даже частенько смотрим на мир одними и теми же глазами.

Полученная информация в голове Купера укладывалась с трудом. Еще бы, в течение десятилетия мир наблюдал за Эриком Эпштейном, слушал его интервью в выпусках новостей Си-эн-эн, видел его садящимся на борт личного реактивного самолета. И все это время настоящий Эрик Эпштейн ни разу не попадал в поле зрения. Жил в подвале, в темной пещере, наполненной чудесами.

И скорее всего, никто в ДАР об этом не знал. И даже не подозревал. Даже президент. Знал ли он об этом?

– Но… почему? Почему вы прячетесь?

– Быть на виду для меня слишком сложно, слишком тяжело. Но люди, как я уже сказал, хотят все же меня видеть. И я люблю людей, я их понимаю. Но общаться с ними для меня слишком тяжелый труд. Я не выношу пресс-конференций. Предпочитаю работать с информацией. А знаете, что по подобному поводу сказал Микеланджело?