минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ожидавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено, от гюйсштока до флагштока через топы стеньг. На мостике, справа от входа в ходовую рубку, занял свое нештатное, но лучшее место штатив фотоаппарата, а рядом – коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть. По поводу ободранной льдом краски на бортах и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала командиру осталось лишь тяжко вздохнуть…

Завершив, таким образом, необходимую подготовку, маленький портовый ледокол, отчаянно задымив, прибавил ходу, круто развернулся и решительно отправился вслед за миноносниками встречать возвращающийся в базу победоносный флот. Отправился прямо в историю, потому как серия любительских фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлевшей самые яркие и пронзительные моменты этого дня со стороны, поскольку Апостоли со своей фотокамерой находился на борту флагмана Руднева…

И видит бог, и трудяга-ледокол, и его экипаж имели на это полное моральное право…

* * *

– Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой-то оравой…

– Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полноте, ей-богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там – согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка уже протралена, «Надежный», судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз…

– Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть – плевое дело. А ночью?

– Не войдем все за день – кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась, топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь понапрасну.

– В этом вы правы, конечно, Петр Алексеевич. Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась и со шпенька соскочила… Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэйхае пройдет, сможет ли выковырять наших. Мне это подзатянувшееся молчание Форин-офиса не нравится. Затевают какую-то гадость бритты. Очередную! А у нас в их порту три броненосца. Я поэтому и попросил Алексеева послать «Святителей» с «Пересветом». Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?

– Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир… Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный: приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их «столе-крейсере» Камимура изловил.

– Доброе утро, господа… Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму? – вдруг подал откуда-то сзади голос Беклемишев.

– Ага, гроза береговой обороны, портов и судоходства Страны восходящего солнца пожаловали… Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам. И с весной вас, однако… Мы тут с Всеволодом Федоровичем поднялись к корабельному начальству, поглядеть, далеко ли до дому осталось. И по пустякам не обижайтесь, я ведь тогда из-за вашей задержки полпузырька валерьяновой настойки истребил.

– Допустим, но я не за себя вовсе. Вы, Петр Алексеевич, опять «Наварин» «столом перевернутым» прилюдно обозвали. Некрасиво это, знаете ли. Да-с. Я все слышал. А ведь просил же… И вы обещали!

– «Перевернутым»! Да боже меня упаси! Напраслину возводите. У меня полмостика свидетелей здесь. Ну не обзывал я «перевернутым» ваше любимое блю… – Безобразов осекся, прикрыв рот рукой. Последний слог «до» так и остался не произнесенным…

Вокруг раздались сдавленные смешки, хихиканье, а как всегда не сумевший сдержаться Руднев закатил глаза и с делано трагической миной процедил:

– Дуплет-с, господа! – А затем, разряжая неловкую паузу, вынес вердикт: – Во-первых, пока я еще командую нашим флотом, никаких дуэлей, тем более среди адмиралов. Во-вторых, Петр Алексеевич, вам все-таки придется сейчас прилюдно каяться: мне-то ведь вы тоже обещали. Помните, когда мы у Горы стояли? Вы же знаете, у Николая Александровича это любимый пароход. А он у нас однолюб. Понимать надо такие вещи.

– Ладно. Все, господа. Виноват… Признаю. Раскаиваюсь… Вы удовлетворены, Николай Александрович? Торжественно обещаю ваш любимый «Наварин» больше не обижать. И хватит смеяться, молодежь!

– Спасибо, Петр Алексеевич. – Беклемишев, улыбаясь, подошел к Рудневу, Безобразову, а также к стоящим вместе с ними командиру «Потемкина» Васильеву и старшему офицеру Семенову. – Будем считать инцидент исчерпанным. В самом деле, зачем обижать моего «старика». По уставу ведь не положено, чтоб у корабля сразу три прозвища было…

– Три? А какое же еще третье? Что-то мы тут и не слышали на «Светлейшем». Сами-то ваши кают-компанейские как «Наварин» свой кличут?

– Ну вас! Опять смеяться будете. Не скажу.

– Э, нет! Все. Вылетело – не вернешь. Признавайтесь уж, будьте добры, любезный наш Николай Александрович!

– Как, как… «Слоник»! Вот как…

– Господи! А слоном-то за что его, бедного…

– А это к Всеволоду Федоровичу вопрос. Кто тогда на военном совете сказал, что мы на заднем дворе у микадо резвимся, аки слоны в посудной лавке?

Очередные смешки собравшихся были прерваны докладом спустившегося с фор-марса мичмана Кускова:

– Господа! Прямо по курсу дым!

– Видно уже, кто к нам навстречу бежит?

– Никак нет. Пока только дым.

– Продолжайте наблюдение, спасибо… Полагаю, господа, едет комитет по встрече. Миноносники, естественно. Стало быть, поход наш практически закончен. Мы уже дома. Передать по флоту: экипажам быть готовыми к торжественному построению. Всем – в первый срок! Флаги расцвечивания поднять… Между колоннами иметь пять кабельтовых. Скорость – восемь узлов…

* * *

Ясным морозным утром 1 марта 1905 года Тихоокеанский флот Российской империи подходил к своей главной базе. Походный ордер плавучего города из почти сотни кораблей и судов растянулся на десять с лишним миль. Изрядно задувавший ночью с запада ветер почти стих, и неторопливо поднимавшееся из-за острова Русский солнце начало пригревать сталь мачт, надстроек и башен. Удивительно, но даже на кораблях бывает слышна звонкая весенняя капель.

На палубах и мостиках толпились моряки и армейцы: все заждались встречи с родиной, с ожидающими там родными и близкими, предвкушая по праву заслуженный ими отдых после тяжких ратных трудов. Ведь, в конце концов, все войны не только кончаются миром – они ради него ведутся…

До входа в Босфор оставалось еще миль пятнадцать. Мимо бортов, играя бликами и солнечными зайчиками в темно-синей воде, проплывали редкие льдины. Вокруг кораблей кружили стаи больших приморских чаек, прилетевших с островов. Вытаскивая из воды оглушенную ударами многочисленных винтов рыбешку, они оглашали Уссурийский залив своими пронзительными, звонкими кликами. И даже вечно не могущие их терпеть боцмана улыбались,