куда ты? – противится охмелевший кавалер. – Здесь столько жратвы, пойла, и все на халяву!

– Убирайтесь! – не выдержала Россошанская.

– Мама, ты не права! Так нельзя! – дрожит Дмитрий, -… Вероника постой! Я провожу тебя!

– Дмитрий, я с тобой, – кидается к выходу за другом Самбиев.

– Арзо, присмотри за ним, – уже в подъезде умоляет мать Дмитрия.

Далеко за полночь, виновато склонив голову, Самбиев в одиночестве предстал перед Ларисой Валерьевной.

– Они выключили свет, легли спать и попросили меня уйти, – оправдывался он.

– А телефон там есть?

– Нет.

– Ты хоть запомнил адрес?

– Да… Дмитрий обещал к утру вернуться.

Обеспокоенные поведением сына и друга, Россошанская и Арзо сели с разговорами на кухне.

– Марина только ушла, – о другом стала говорить Лариса Валерьевна.- Помогла мне прибраться. Хорошая она девушка… А Митя связался?! Ведь он у нас поздний ребенок. Мне врачи запрещали, а я пошла на риск, мне было тридцать шесть, а Андрею – сорок, когда я родила Митю… Боже, как мы его растили, обучали, ни на шаг не отпускали… Да и он был послушный, ни с кем не сближался, вот только с тобой по-настоящему и сдружился, и вот надо случиться, встретил где-то эту… Как эта шваль вскружила ему голову! Ведь он такой наивный!

– Я поговорю с ним завтра, – успокаивал Арзо.

– Поговори. Он тебя любит, дорожит, – нервно теребила край скатерти Лариса Валерьевна. – Не дай Бог Андрюша узнает, что он не ночует дома! Что будет!

Еще долго сидели, думая, что Дмитрий вот-вот вернется. Сменив тему разговора, Лариса Валерьевна справлялась о жизни в селе, о Кемсе и об остальном. Арзо поделился своими горестями, рассказал, как не выплатили положенные подъемные в министерстве, как мучился в бесполезном мытарстве в суде и еще о многом.

– Давай спать, – под утро сдалась Россошанская.

Дмитрий так и не явился. На служебной машине Андрея Леонидовича Лариса Валерьевна и Арзо поехали за ним. Дмитрий спал в грязной, скомканной постели. Вероника в прозрачном халате с презрением к пришедшим курила на кухне. С трудом Арзо выволок пьяного друга в подъезд. Крикнув в квартиру «сука» – Россошанская с гневом прихлопнула дверь.

О чем-либо говорить с Дмитрием в то утро было бесполезно, и Арзо к обеду уехал в Ники-Хита. По просьбе Ларисы Валерьевны, на выходные Самбиев вновь приехал в Грозный, между ним и Дмитрием состоялся серьезный разговор, в итоге которого блудный сын дал родителям слово больше не встречаться с Вероникой и в ближайшее время жениться на достойной девушке.

После городских перипетий жизнь Арзо вновь скатилась в безликую серость колхозной периферии. Только теперь, по ночам, вместо благонамеренных грез о Полле являлось страстное вожделение по Марине, и это чувственное влечение тяготило, даже мучило его. И не то чтобы это было какое-то душевное страдание, это была просто физиологическая нужда. Дело дошло до того, что увидел сон, будто он снова учетчиком на ферме, а высокомерная Марина – доярка. И вся она доступна, вульгарна, похотлива, и только почему-то узкие каблуки на шпильке не способствуют глубоко проникновенному похабству. Арзо пытается их снять, но Марина противится, на ее колоритной фигуре тряпки излишни, а вот туфли, точнее, туфельки – это изысканный шарм, не позволяющий пасть до низости колхозниц.

Пробуждение от этих снов до того мерзко и безотрадно, что Арзо с явным беспокойством воспринимает приближение ночи. Вскоре непристойность снов вовсе сменилась кошмаром: вместо стройной Марины ему стала являться ее бесформенная мать, и все это на фоне конского ржания. Дело дошло до того, что Самбиев, неизвестно почему, потянулся на ферму, ему не терпелось полюбоваться старой клячей – кобылой, в постоянном стоячем полусне доживающей свой век.

– Эй, – крикнул негромко Самбиев, возвращая из летаргии в реальность несчастное животное.

Лошадь несколько раз моргнула, удивленно уставилась на пришельца.

«Такие же, как у Марины, темно-карие, большие глаза… А какие они добрые!» – подумал Арзо, и почему-то ему страстно захотелось посмотреть в рот кобылы. Только он попытался это сделать, кляча возмутилась да с такой прытью, фыркая, мотнула головой, что не ожидавший этой резвости экономист, полетел в навозную жижу.

На этом злоключения не закончились. В тот же день секретарша, читая какой-то журнал, спросила:

– Арзо, а ты какое животное любишь больше всего?

– Лошадь, – не задумываясь ответил он.

– А почему лошадь, а не коня? – засмеялась секретарь.

«Да… Почему?» – озаботился еще больше экономист и направился в кабинет отдела кадров. Кадровик Зара славилась магией колдовства и вообще с успехом снимала любую порчу и сглаз.

– В твоих страданиях виновна женщина, – констатировала Зара, внимательно изучая глаза и ладонь Самбиева. – Она смуглая?

– Да, – окончательно уверился в могуществе шаманства несчастный экономист.

– Дай мне ее фотографию.

– Откуда у меня ее фотография?

– Тогда будем действовать иначе, – решительная серьезность в лице кадровицы. – Представь ее в непристойной позе.

– Это в какой?

– Ну-у, например, в позе… лошади.

– У-у-у! – схватился за голову Арзо, и выбежал из отдела кадров.

– Самбиев! Где ты пропадаешь? – столкнулся он в коридоре с секретаршей. – Тебя к телефону. Из города какой-то красивый, женский голос.

– «Неужели Марина?» – морщась подумал Арзо, но обрадовался.

– Здравствуй, Арзо! – приятный голос Россошанской привел его в уравновешенное состояние. – Ты мне рассказывал о своих судебных неурядицах, а я, под впечатлением поведения сына, тогда не обратила внимания. Только сегодня неожиданно вспомнила. Срочно приезжай. У тебя адвокатом будет Марина, а я все сделаю… Это пустяк… Передай привет Кемсе! Привези ее в гости. Митя после твоих угроз совсем переменился… Мы так рады. До свидания! Жду.

Несколько раз Арзо подолгу общается в адвокатской конторе с Мариной Букаевой. Его отношение к ней меняется: вначале он все больше и больше восторгается ею, а потом ему становятся нудными ее каждодневные ностальгические воспоминания о Москве, о Большом театре, о ее обширных знаниях, которым нет простора в этой «дыре», и в конце концов в Грозном даже кофе пить не умеют… Словом, гложет ее тоска. Незамужней в столицу ее родители не отпускают. Поклонников море, но все они обывательски низки и более думают о чине отца, нежели о духовном богатстве ее творческой души. Многие из ее выражений Арзо слышит впервые, однако, боясь тоже впасть в список обывателей, умно молчит или с сочувствием кивает. Несколько раз не угадал и кивнул там, где надо было мотнуть, в итоге:

– Я думала, хоть ты неординарен!… Просто смазлив.

Однако не все