Натка посмотрела на него удивленно и улыбнулась:

— Только у меня тоже все включено.

— Ты Сеньку имеешь в виду? — засмеялся Таганцев. — Так это не обсуждается. Кто ж из меня веревки вить будет?

— Я тоже умею, но с Сенькой у нас получится лучше.

— Значит, согласна? — не поверил своему счастью Константин.

— Сень! На рыбалку поедем?! — высунувшись из окна, крикнула Натка.

— Поедем! — запрыгал радостно тот. — Только Кольку с Михой возьмем, я без них никуда!

Колька с Михой тоже запрыгали вокруг Сеньки с радостным гиканьем.

— От распределил так распределил… — растерялся Таганцев. — У меня палаток не хватит.

— Главное, чтобы комаров хватило, — засмеялась Натка и протянула ему руку. — На чай не зову, у меня дома бардак. Звони, лейтенант…

Он пожал ее маленькую теплую ладошку, потом рискнул — и поцеловал.

После заседания я, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы снова не наткнуться взглядом на Говорова, направилась в свой кабинет.

Хотя уже конец рабочего дня, и можно ехать домой…

— Ну? И какой приговор? — спросил Дима, едва я открыла дверь.

— Не знаю, не расслышала, — пробормотала я, прекрасно понимая, какой идиоткой сейчас выгляжу.

— Пятнадцать лет Тишко и семь Максимовой, — бодро прозвучал у меня за спиной голос Говорова.

Я возмущенно обернулась и в упор уставилась на него.

…То есть когда я на него смотрела в зале суда и у меня земля уплыла из-под ног, и слух отказал, и голова перестала соображать, он, Говоров, спокойно выслушал приговор в здравом уме и трезвой памяти…

— Плевакин только что повторил. Специально для меня, — выдержав мой взгляд, уточнил Никита.

Дима, посмотрев на нас с недоумением, вздохнул и вышел, проявив, как всегда, сообразительность и деликатность.

— Чайник сейчас закипит, Елена Владимировна, и кофе есть, — напоследок сказал он, многозначительно улыбнувшись.

Мы остались одни.

Тишину нарушал шум закипающего чайника.

— Мог бы и позвонить, — сказала я и, не глядя на Говорова, достала из шкафа две чашки. — Кофе будешь?

— Я думал, ты сама позвонишь. Кофе не буду.

Такой ответ разозлил меня еще больше, чем с ходу озвученный приговор. Я спрятала чашки обратно в шкаф и выключила чайник.

— Зачем пришел тогда?

— Я могу уйти…

Его глаза потемнели от обиды, и он сделал шаг к двери, чтобы уйти — может быть, навсегда — из моей жизни.

Я понимала, что делаю ошибку, жалеть о которой начну сразу же, как только за ним захлопнется дверь, но все равно пожала плечами и равнодушно сказала:

— Иди.

Дверь захлопнулась, я осталась одна со своей глупой гордостью, со своими дурацкими принципами и старомодными убеждениями.

Ну и пусть, стараясь не зареветь, решила я. Лучше не делать ошибок, чем потом расхлебывать их ценой своего здоровья и нервов.

Разве я плохо живу?

Разве нам с Сашкой плохо живется?

На ипотеку пока не решились, но ремонт уже делаем — обои, линолеум, штукатурка, краска и плитка закуплены и лежат дома, занимая полквартиры и дожидаясь своего часа.

Зашел Дима, озадаченно посмотрел на меня.

— Все в порядке, Елена Владимировна? — поинтересовался он, хотя не имел привычки лезть ко мне в душу.

— Это как посмотреть. — Схватив сумку, я направилась к двери, но, прежде чем выйти, остановилась. — Дим… объясните мне, как юрист юристу, если вам женщина скажет, что с вами ловить нечего, вы сильно обидитесь?

— Сильно, — серьезно ответил Дима. — Скорее всего — навсегда.

— А если она потом извинится?

— Она должна правильно извиниться, — задумчиво произнес Дима. — Как-то так, чтобы я ей поверил.

— А как?

— Ну… с доказательной базой.

— Не дождется, — буркнула я и вышла, непозволительно громко захлопнув дверь.

Не дождется…

Я твердила себе это, прорываясь домой по пробкам, твердила, поднимаясь по лестнице и открывая дверь.

…В гостиной Сашка мазала клеем обои, а какой-то тип в пилотке из старой газеты ловко подхватывал длинное полотно, вскакивал на табурет и клеил его на стену. Он умудрялся почти все время находиться спиной ко мне, и я не разглядела его лица в полумраке гостиной, где отчего-то горела только тусклая настольная лампа. Впрочем, оно в любом случае мне не понравилось бы.

У Сашки в ушах торчали наушники, она приплясывала при каждом движении, беззвучно подпевая плееру, и моего появления на пороге комнаты не заметила.

Приехали, горько подумала я, любуясь на идиллическую картинку. Сашка все-таки привела бедного юношу, причем гораздо быстрее, чем я рассчитывала…

— Слушайте, кто-нибудь… Да придержите же мне обои внизу, а то криво наклею, — проворчал юноша голосом Никиты.

Я подскочила к нему и подхватила внизу обоину, чтобы она не уползла в сторону.

— А теперь воздух давай выгоняй. — Говоров резкими движениями стал разглаживать пузыри.

Я начала делать то же самое, хотя меньше всего на свете меня сейчас волновали эти самые пузыри.

— И сквозняк ни в коем случае устраивать нельзя, а то они опять появятся, — недовольно проворчал Никита. — А у вас тут изо всех щелей несет…

— Мам! — Сашка вытащила из ушей наушники и посмотрела на меня укоризненно. — Ты б хоть предупредила, что мы теперь не одни живем.

— В каком смысле… не одни…

— Лен… — Говоров шагнул вниз с табуретки, снял с головы газетную пилотку и смял ее в кулаке. — Ну, я просто подумал… Раз ты не можешь переехать ко мне, то я к тебе — легко.

Упрямое «не дождешься» всплыло в голове.

Чтобы не наговорить глупостей, я схватила новую полосу обоев и подала ему.

Минут десять мы молча клеили обои. Потом Никита слез с табуретки, вытер лоб рукавом и спросил:

— Знаешь, почему я не делаю тебе предложения?

— Почему?

— Потому что буду должен Машке тысячу евро. За сводничество.

— Вот блин… — Я даже поперхнулась от возмущения. — Это когда она успела тебя со своим прайс-листом ознакомить?

— Было дело… — вздохнул Говоров.

— Нам теперь такие траты ни к чему, — покачала я головой. — У нас ремонт.

— Вот и я говорю.

Сашка произнесла что-то по-английски.

— Что ты сейчас сказала? — насторожилась я.