Крутилась карусель, летали качели, а празднично одетые люди поздравляли друг друга с Воскресением Христовым.

Все понимали, что восстание может закончиться только полным уничтожением гетто, а поэтому, даже несмотря на строгость последнего приказа, все меры предосторожности были отброшены в сторону. По всему городу из канализационных люков стали внезапно выскакивать дети. Немцы начали пускать в уже и без того забитые гниющими трупами канализационные тоннели ядовитые газы, но дети продолжали выбираться из гетто, а поляки – их укрывать. Все временные убежища на Лекарской были забиты под завязку.

Деньги для Жеготы падали с неба – пачками купюр обвязывались парашютисты-курьеры, засылавшиеся из Лондона Польским правительством в изгнании. Средства поступали и от американских евреев через Объединенный распределительный комитет. Но даже располагая миллионами злотых, Ирена еле успевала размещать спасенных детей. На содержание по крайней мере половины из 2000 уже размещенных детей требовалось полмиллиона злотых ежемесячно. Когда шмальцовникам удавалось «спалить» временное убежище, найти другое было нужно в тот же день. Иногда дети уходили в леса. Но там было опаснее всего: дети становились живыми мишенями не только для немцев, но и для антисемитски настроенных партизан. Теперь Ирене было нужно вдвое больше связных, вдвое больше временных убежищ и вдвое больше семей, готовых оставить у себя спасенных детей надолго или навсегда.

* * *

Во вторник после Пасхи Ирена занесла деньги на содержание некогда Натана и Давида Гроссов, а теперь Александра и Йозефа Ракочей их приемным родителям на Паланта, 5. Она уже собралась уходить, когда в кухню с корзинкой пасхальных яиц в руках вбежал старший из братьев Натан.

– Иоланта! – сказал он. – Хочешь посмотреть на наши пасхальные яйца? Вчера мы с Давидом… – начал было он, но потом осекся и стыдливо опустил голову, – я хочу сказать, с Йозефом. Мы пошли в церковь освятить яйца. Мне показалось, что все на нас как-то странно смотрят, и я послал Йозефа вперед, посмотреть, что нам надо делать и как себя вести. Йозеф вернулся и сказал, что ничего там сложного нету. Священник просто освятил яйца, и все. Мама… она хочет, чтобы мы ее звали мамой… сказала, что нам очень важно было все это сделать.

Ирена полюбовалась пасхальными яйцами и сказала:

– Ты очень храбрый мальчик.

– А ты видела маму с папой? А мы скоро поедем обратно домой?

Из окна квартиры была видна туча дыма над горящим гетто, а запах гари чувствовался даже в комнатах.

– Я не знаю, – сказала Ирена. – Это как ждать, пока из яиц вылупятся цыплята. Надо просто верить, что это когда-нибудь случится.

– Но из этих яиц никто никогда не вылупится… даже если вернется мама-курица и будет их высиживать. Они вареные.

* * *

Пятидневная Aktion по окончательной ликвидации гетто превратилась в трехнедельный «штурм бункеров». До восстания стена позволяла полякам притворяться, что они не знают о творящихся за ней ужасах. Но восстание встряхнуло поляков и пробудило национальную совесть.

За время восстания списки Ирены пополнились таким количеством имен, что им с Ягой снова пришлось выкапывать и закапывать банки раз в неделю. После одной такой операции, убрав карбидную лампу и лопату, Яга вытащила и укромного места и развернула на столе стопку грязных машинописных листов.

– Я получила это от нашей связной из гетто. Это дневник ее друга, бойца ЖОБ. Я не знаю его имени, но послушай, что он пишет:

– Эти слова, эти документы, – задумчиво сказала Ирена, – напоминают мне свет погибших звезд. Мы его еще видим, а сами звезды давным-давно погасли.

* * *

Вечером последнего дня Восстания в гетто, в 20.15, варшавяне услышали грохот мощного взрыва. На следующий день, проходя мимо площади Толмацкой, Ирена увидела дымящиеся руины Большой варшавской синагоги, гигантского неоренессансного символа польского еврейства, выведенного за пределы гетто еще год назад. Развалины, словно разбитая чашка, накрыл большой купол…[98] Гетто перестало существовать. Столбы дыма все еще поднимались в небо, крася в черное низко висящие облака. Но теперь уже не было слышно ни взрывов бомб, ни стрельбы, ни сирен карет «Скорой помощи», ни прочих звуков жизни и смерти. Перестали появляться и дети, которых нужно было спасать. Казалось, кто-то просто перекрыл канализацию, повернув какой-то огромный кран, и в одночасье наглухо запечатал все проломы в стене. Ирена не могла найти себе места. Что же теперь делать? Миссия, ставшая смыслом ее жизни, внезапно оказалась завершенной.

Она чувствовала себя бегуном, рухнувшим на землю сразу за линией финиша.

Ирена вернулась в свою контору и долго сидела за столом, уставившись на бумаги и папки. Да, еще много нужно было сделать для тех, кто уже находился в убежищах, надо было заботиться о маме, но спасать было уже некого, и она поняла, что именно возможность спасать людей делала хоть насколько-то осмысленным окружающий ее мир хаоса и жестокости.