Кьюсак скрепил два листа и положил их на кресло Никки, затем выключил свет и вышел из офиса. Неужели Сай взял выходной, чтобы оплакать смерть друга?

«Даже у лжеца и змеи могут быть друзья».

23 сентября, вторник

«Бентвинг» по $32,76

– Олавюр, встретимся внизу через пятнадцать минут.

Акции «Хафнарбанки» – они шли сейчас по шестьсот двадцать пять крон – упали за две недели на одиннадцать с лишним процентов. Хедж-фонды не покупали акции. Их не покупал никто, даже катарцы. Гвюдйонсен предложил Олавюру пройтись, подальше от любопытных глаз и ушей сотрудников. Что-то случилось, и Олавюр это знал. Но он не представлял, что именно.

Обычно лицо председателя было невыразительным, вроде белых стаканчиков, в которых по всему миру – даже в Исландии – подают кофе в закусочных. Но сегодня Гвюдйонсен казался задумчивым. Как будто все еще пребывал мыслями в своем кабинете.

– К чему нас привела ваша война?

– «ЛиУэлл» получил послание, – ответил Олавюр. – Сай Лизер с января потерял на «Бентвинге» больше ста миллионов долларов. Когда его фонд рухнет, ни одна из этих богом забытых гринвичских крыс больше не посмеет играть против «Хафнарбанки».

Седовласый председатель оценивающе посмотрел на Олавюра, подняв брови; мужчины прогуливались по улицам Рейкьявика. Банкир счел выражение лица председателя необычным. Он не понимал, о чем думает его руководитель. Они шли молча еще пару минут. Странно.

– Что еще я должен знать, Олавюр? – наконец спросил Гвюдйонсен.

– Катарцы нас любят. Они зарабатывают деньги на игре против «Бентвинга», а их инвестиции в «Хафнарбанки» еще себя оправдают, это вопрос времени.

– Вы очень уверены в себе, – заметил Гвюдйонсен.

– Наши акции, – заверил Олавюр, – придут в норму.

– Нет, – рявкнул председатель.

Он остановился, уставился на своего подчиненного глазами, напоминающими прицел ружья, и повторил:

– Нет.

– В каком смысле «нет»?

– Вы нас уничтожили, – прошипел сквозь стиснутые зубы Гвюдйонсен.

– О чем вы?

Олавюр перестал замечать прохожих. На мгновение ему показалось, что председатель сошел с ума.

– Ваши самонаводящиеся ракеты, – процедил Гвюдйонсен, – вернулись назад и нацелились на нас.

Олавюр тупо смотрел на него.

– Вы когда-нибудь слышали о Международном институте финансовой прозрачности? – спросил председатель.

– Нет, сэр.

– Я плачу вам за то, чтобы вы знали такие вещи, – заметил пожилой мужчина, покачав головой. – Но поскольку вы не знаете, я объясню. Этот институт – фирма, которая обслуживает финансовую сферу и публикует аналитические отчеты, в том числе о «Хафнарбанки».

– Как «Меррил Линч».

– В минувшую пятницу институт выпустил очередной отчет, – продолжал председатель, – и он лег на столы главных редакторов «Моргунбладид», «Фреттабладид» и «ДиВи».

– Это хорошо?

Олавюр был немногословен. Любые слова могут позже обернуться против него. Он подавил желание сказать: «Никому не известные аналитические конторы рассылают свои отчеты всем, в том числе исландским газетам».

– Институт отправил свой отчет каждому члену парламента.

– И что в нем говорится?

– Все, как обычно, Олавюр. Пятнадцать страниц коэффициентов платежеспособности и анализа портфелей. Не удивлюсь, если они скопировали текст из отчетов «Меррил Линч». За исключением одного пункта.

– Какого, сэр?

– На седьмой странице рассматриваются наши отношения с шейхом Фахадом бин Талифой.

У Олавюра подогнулись ноги.

– В отчете говорится, что его инвестиции в «Хафнарбанки» бессмысленны. Что наша связь с ним слишком тесна. Что сроки вызывают подозрение.

Олавюр сжал кулаки и пнул ногой бордюр, раздраженный нехваткой слов.

– Международный институт финансовой прозрачности, – продолжал Гвюдйонсен, – спрашивает, не договорились ли мы о закулисной сделке за счет наших вкладчиков. И сегодня эту страницу читает каждый член парламента.

– Ансвити! – воскликнул Олавюр, исландское слово обозначало некую помесь «черт возьми» с «мерзавцем». – И кто эти люди?

– Вряд ли вы их знаете. По моим сведениям, Институт принадлежит одному из хедж-фондов ваших «гринвичских крыс». Через него фонд выдает скверные отчеты об акциях, против которых играет.

– Мы их раскроем, – начал младший банкир, – и уничтожим.

– Я говорил вам, – поморщился Гвюдйонсен, – вы уже уничтожили нас.

– В каком смысле, сэр?

– У меня разрывается телефон – журналисты и друзья из парламента. Я в любой момент жду начала уголовного расследования.

Впервые за свою карьеру Олавюр в полной мере понял значение слова «огрести». Он молчал, пытаясь собраться с силами и припомнить советы Сунь Цзы для такого случая.

– Разберитесь со своей проблемой, – зарычал председатель. – Мы предоставили катарцам в общей сложности тридцать восемь миллиардов крон.

– С моей проблемой?

– Должен ли я напомнить вам, – громко и сердито продолжал Гвюдйонсен, – что это заем с освобождением от ответственности. Шейх может объявить дефолт, и мы останемся у разбитого корыта.

– Сэр, вы одобрили этот заем.

– Я считаю иначе.

Гвюдйонсен ждал, потирая руки, пока мимо не пройдут несколько бизнесменов и он не сможет продолжать разбираться со своим подчиненным.

– Если генеральный прокурор закричит о мошенничестве, вы не потянете меня за собой.

– Катарцы будут работать с нами, – ответил Олавюр, подавляя искушение как следует врезать кулаком стоящему рядом старику.

– Они уже работают с вами.

– В каком смысле? – выпалил Олавюр. – Сэр.

– Шейх заплатил вашему троюродному брату пять миллионов долларов за картину.

– Это была часть плана. Нам нужно было завоевать доверие Лизера и получить информацию.

– Или набить ваши карманы?

– Ничего подобного, – запротестовал банкир.

– Я скажу вам, на что это все похоже. Ваше предупреждение хедж-фондам – дерьмо. Наша рыночная стоимость упала с января на четыре миллиарда евро. А вы продали одному из наших самых важных клиентов картину за пять миллионов долларов.

– Я все могу объяснить.

– Не трудитесь. Я хочу знать только одно.

Сейчас мужчины стояли перед отелем на Хвервисгата, 101. Тем местом, откуда все началось. Спустя несколько минут немого тенниса младший банкир наконец спросил: