– Ты жив, пузик? – спросил голос Софи Лорен.

– Пока еще не понял. Лежу…

– Поспи! Ты должен хорошенько отдохнуть, мой могучий мышонок! А мне все сегодня говорят, что я просто свечусь изнутри…

– Смотри не ослепи сотрудников!

– Один линейный мастер уже подкатывался! – кокетливо сообщил голос. – Не волнуйся – я отшила. До вечера! Целую сам знаешь куда…

Она повесила трубку.

Страх и трепет перед неизбежным можно притупить только работой. У меня была еще слабая надежда, что такое однобокое воздействие «амораловки» связано с моими переживаниями последних дней. Я решил выбросить из головы все лишнее, полностью сосредоточившись на «главненьком». Вместо утреннего кофе я выпил «амораловки», вместо двенадцатичасового чая – еще, вместо обеденного компота – опять… От постоянно задерживаемого дыхания у меня заломило в груди, но в голову ничего, кроме убогих, как эротический сон агрария, фантазий не лезло. Я даже не смог сочинить первую фразу. Тогда я решил позвонить в Красноярск Арнольду.

Выслушав мои туманные претензии к его продукции, он обиженно спросил:

– Так что тебя не устраивает? Не взводит, что ли?

– Нет, взводит, конечно, но от первой бутылки был еще, как бы это выразиться, побочный эффект…

– Изжога?

– Нет, не изжога, – дальше юлить было бесполезно. – Наоборот, очень хорошо писалось!

– Значит, ты тоже заметил! А я-то голову ломал: случайное совпадение или на самом деле? Понимаешь, я как раз кооператив регистрировал, документацию оформлял, думал, неделя уйдет… Махнул рюмочку и, представляешь, все бумажки за одну ночь нашарашил: устав, протоколы – целый ворох… А ты?

– То же самое! – сознался я. – Всю халтуру за несколько дней раскидал…

– Значит, так и есть! – посерьезнел Арнольд. – То-то я смотрю: послал пузырек братишке в армию… Ему скоро домой, а там, сам знаешь, ребятам бром, чтоб не дичали, дают. Думал, пусть паренек восстановится, а то еще осрамится на «гражданке»! Что ж ты думаешь? Бугаина за два года матери трех писем не прислал, а тут ну буквально завалил, по два в день, да по десять страниц в каждом… Знаешь, описывает, как в карауле стоит, звездочки считает! А мы все с мамашей головы ломали, с чего бы это! Теперь ясно…

– А не осталось больше той «амораловки»? – заискивающе спросил я.

– Не-ет… Кончилась. Мы ведь тогда еще неопытные были, по старинке из одних рогов литра три делали, а теперь – усовершенствовались: литров двадцать у нас выходит… Автоматика! А главное, те рога особенные, списанные из краеведческого музея. Они там лет сорок провисели… Я так думаю – в этом весь секрет, как у скрипок Страдивари! Знаешь, из какой доски самые лучшие скрипки выходят?

– Из какой?

– Из гробовой…

Я вздрогнул.

– Так что пиши уж в натуральную! А то вы в Москве сами не знаете, чего бы вам уж и придумать! – не без ехидства сказанул Арнольд. – Как там наш Витек-то?

– В Нью-Йорк улетел – премию получать.

– Говорят, еще и на горынинской дочке женился?

– Не без этого…

– Эх, надо было вам со Жгутом на меня спорить… как я сразу не допер!

– Это точно. Ты бы так, как он, со мной не поступил…

Тут в трубке зашелестело, и в наш разговор вторгся голос Софи Лорен:

– Пузик, ты извини… А чего на ужин купить – рыбки или мяска?

– Я на ночь не ем.

– Нет, ты должен есть! Иначе – ослабнешь! – настаивала она.

– Хорошо, купи что хочешь.

Шелест прекратился.

– Кто это? – спросил Арнольд.

– Эриния.

– Странное имя. Но ты все равно не теряйся! Если что, я тебе еще «амораловки» подошлю!

А ночью, затаившись в отрогах моей новой подруги, которую мысленно стал именовать Ужасной Дамой, я слушал признания о том, что ее голос часто привлекал мужчин, но, как правило, при визуальном знакомстве соискатели терялись и оказывались абсолютно ни на что не годны, а я – единственный, кто оказался настоящим мужчиной не только по телефону! Правда, у нее оставались сомнения, ибо истосковавшийся представитель сильного пола иногда способен на одноразовый подвиг. Так было с одним хозяйственником, освобожденным по амнистии… («Ты не ревнуешь, пузик?» – «Как можно!») И вот теперь, при повторном свидании, она убедилась, что я именно тот мужчина, какого она ждала всю жизнь. И она никому меня не отдаст, пусть даже ей придется передушить всех соперниц, как куриц! Об «амораловке» я рассказывать ей не стал. Зачем? В конце концов, каждая женщина хотя бы раз в жизни имеет право на счастливое заблуждение.

Я уснул, и мне снился голос Софи Лорен, который по-садистски жестоко душил хриплый, предсмертно захлебывающийся голос Анки…

Рано утром, часов в пять, меня разбудили длинные телефонные звонки.

– Алло, – слабосильно отозвался я.

На том конце провода послышались звуки борьбы, сопровождаемые криками: «Дай я ему скажу!» – «Нет, я…» Наконец мембрана содрогнулась от гневного рыка Николая Николаевича:

– Ты что же, гад, делаешь?! Да мы тебя за это…

Ответить я не успел, потому что трубка перешла к идеологу Журавленко. Его бешенство было отлито в холодную аппаратную бронзу:

– Вы, надеюсь, любезный, понимаете, чем грозит вам эта мистификация?

Но и ему я ответить не смог, потому что трубка оказалась у Сергея Леонидовича:

– Ты знаешь, что содержание порносалона на суде могут приравнять к содержанию притона? А если еще найдут наркоту… А ее обязательно найдут! Я тебе обещаю!

– А мне все равно! – равнодушно сказал я.

– Как это все равно? Ты знаешь, что в зоне тебя в первую же ночь зэки «петухом» заделают? Будешь кукарекать, предатель!

Я посмотрел на эсхатологически зашевелившуюся во сне телефонистку и ответил:

– Мне теперь уже все равно…

– Как это все равно?

– А вот так, – отозвался я, почти исчезая под ее сонно шарящей лаской.

– А что же нам делать? – растерялся Сергей Леонидович.

– Не знаю… Вы же сами сказали, что я вам больше не нужен. Выпутывайтесь…

– Но это же международный скандал! Издатель рукопись требует. Мы пока сказали, что по ошибке в папку чистые листы положили… Где роман?

– У меня больше ни одного экземпляра не осталось. Я вам с Горыниным все отдал.

– Мой экземпляр уже с диппочтой прислали – там тоже чистые листы! – клокоча возмущением, сообщил Сергей Леонидович.

– А горынинский?

– Он позвонил в Москву. Мария Павловна смотрела – там тоже чистая бумага…

– Значит, вы с ним чистую бумагу читали и нахваливали?