Их совместные прогулки обычно происходили днем, так как Марселин вставала очень поздно, завтракала в своей комнате и проводила безумно долгие часы за прихорашиванием. Я никогда еще не встречал женщину, находящую столь сильный интерес в косметике, маслах и бальзамах — главным образом для волос. Именно в эти утренние часы Деннису удавалось общаться с Маршем, и тогда друзья вели долгие доверительные разговоры, поддерживавшие их дружбу, несмотря на напряжение, внесенное в их отношения ревностью.

Как раз во время одной из таких утренних бесед на веранде Марш и озвучил просьбу, запалившую костер грядущей катастрофы. У меня разыгрался очередной приступ неврита, но я все же сумел спуститься на первый этаж и устроиться на софе, что стояла подле большого окна в гостиной. Деннис с Маршем сидели по другую сторону окна, так что я просто не мог не слышать их разговора. Они разговаривали об искусстве и о тех странных, порой нисколько не поддающихся объяснению аспектах окружения, на почве коих истинный художник может взрастить истинный шедевр. Вдруг Марш резко свернул от досужей болтовни к конкретной просьбе — и теперь я понимаю, что задуманное терзало его ум с самого начала.

— Сдается мне, — произнес он, — никто не знает точно, что именно превращает обычную вещь или заурядную личность в источник вдохновения для творца. Думаю, все определяют подсознательные ассоциации — у каждого человека они свои, их траектории подчас запутаны без меры. И едва ли можно сыскать двух человек, у кого был бы во всем одинаковый способ восприятия мира — и реакция на воспринятое, само собой. Мы, декаденты, из такой когорты творцов, для которых в обыденных вещах не осталось совсем ничего такого, за что фантазия и чувственность могли бы зацепиться, но если уж мы встретим что-то достойное восхищения — среагируем каждый по-разному. Вот взять хотя бы меня…

Он немного помолчал, а затем продолжил:

— Деннис, дружище, я знаю, что могу говорить с тобой без обиняков — у тебя невинный взгляд на вещи, а еще чистый и очень возвышенный ум. Ты не воспримешь сказанное мною в неверном ключе — как поступил бы развращенный и пресытившийся светский мужчина, — тут он снова выдержал паузу. — Кажется, я понял, что может распалить мое измельчавшее серое воображение. Смутная идея бродила у меня в голове еще в те дни, когда мы были в Париже, но теперь — выкристаллизовалась. Я говорю о Марселин, Дэнни! Ее лицо, волосы, стан — она пробуждает в моем мозгу легион туманных образов. И дело тут не только во внешней красоте — хотя и ее, видит Бог, предостаточно. Для меня дело в чем-то особенном, сокровенном, о чем словами и не скажешь. Знаешь, в последние несколько дней я ощущаю столь сильный порыв, что, кажется, смогу возвыситься над всеми прошлыми своими стандартами. Все, что нужно, — холст, краски и она. Она — такое тревожащее, столь неземное создание; неудивительно, что себя она отождествляла раньше с древним существом из легенд, ведь если у кого и есть на то полное право, то лишь у нее. Не знаю, говорила ли она тебе об этой стороне своей натуры, но могу тебя заверить: в твоей жене очень много от нее. Она неким чудесным и непостижимым образом связана с…

Надо думать, от слов друга Деннис разительно переменился в лице, потому как Марш вдруг умолк, и воспоследовавшая пауза затянулась дольше обычного. К такой превратности судьбы я никак не был готов — и был потрясен до глубины души своей. Представляю, каково в ту минуту приходилось моему мальчику! С колотящимся от волнения сердцем я обратился весь в слух, стараясь не пропустить ни слова. Наконец Марш снова заговорил:

— Само собой, ты ревнуешь. Понимаю, что ты слышишь в моих словах, но клянусь всей честью мира — подозревать меня в дурной игре совершенно незачем.

Деннис не ответил, и Марш продолжал:

— По правде говоря, я никогда не смог бы полюбить Марселин… или даже стать для нее хорошим другом в истинном смысле слова. Да я, черт возьми, только и делаю, что лицемерю, любезничая с ней в последнее время! Просто одна сторона ее натуры привлекает меня самым странным, немыслимым и жутким образом, тогда как тебя — вполне естественно и здраво — влечет сторона другая. Я вижу в Марселин — не в ней самой, а как бы за ней или даже внутри нее — кое-что тебе недоступное. Нечто, пробуждающее яркие зрелища из заповедных бездн, возбуждающее во мне желание рисовать невероятные ландшафты, которые исчезают в тот же миг, когда я тщусь рассмотреть их в деталях. Пойми меня правильно, Дэнни, твоя Марселин — великолепное создание, роскошный манифест космических сил. Если кто-то в этом мире и достоин звания богини, то лишь она одна.

Ситуация, казалось бы, начала проясняться, хотя пространное заявление Марша вкупе с высказанными им комплиментами не могли разоружить и успокоить ревностного супруга вроде Денниса. Марш, очевидно, и сам понял это, ибо в дальнейших его словах прибавилось оттенка доверительности.

— Я должен изобразить ее, Дэнни. Запечатлеть эти волосы… ты не пожалеешь. В кудрях ее кроется смертельная красота, и даже нечто гораздо большее…

Он умолк, и я задался вопросом, что думает обо всем этом Деннис — и что, собственно говоря, разумею я сам. Взаправду ли Маршем руководит один лишь интерес художника или он просто влюбился до безумия, как это в свое время произошло с моим сыном? Когда они с Маршем учились в школе, мне казалось, что последний завидует первому, и что-то упрямо подсказывало мне, что в данном случае история повторяется. С другой стороны, все, что он говорил о вдохновении, звучало на удивление убедительно, и чем дольше я размышлял, тем больше склонялся к тому, чтобы принять сказанное им на веру. Похоже, к тому же пришел и мой сын — ответив тихо и неразборчиво, но, судя по реакции художника, давая добро. Я услышал, как один из них хлопнул другого по спине, после чего Марш разразился благодарной речью, надолго запавшей мне в память:

— Великолепно, Дэнни! Говорю тебе, ты об этом никогда не станешь жалеть. В каком-то смысле я стараюсь ради тебя. Ты будешь потрясен, когда увидишь, что у меня получилось. Я возвращу тебя к самым истокам — растормошу тебя, а в какой-то мере, быть может, спасу, — и тогда ты поймешь, что я имел в виду. Об одном лишь прошу — помни нашу старую дружбу и не тяготись мыслью, будто я уже не та старая птица, что раньше!

Глубоко озадаченный, я поднялся с дивана и увидел, как они неторопливо идут рука об руку через лужайку, раскуривая толстые сигары. И как прикажете понимать слова Марша? Я, может, и успокаивался по одному поводу — но на чаше весов иных волнений груз знай себе прирастал. С какой стороны ни взгляни, что-то здесь было не так.

Но маховик уже был раскручен. Деннис обустроил под нужды художеств Марша чердак с застекленной крышей, а сам Марш отправил посыльного закупаться красками и кистями. Я только радовался поначалу — казалось, напряжение в кругу трех друзей схлынуло. Закипела работа, и, видя, сколь великое значение придает ей Марш, мы старались создать ему всячески потворствующую атмосферу. В эти часы мы с Дэнни обычно молчаливо прогуливались около дома, как будто за стенами его вершилось священное таинство, — а для Марша, думаю, так и обстояли дела.

Однако я сразу заметил, что для Марселин все было иначе. Как бы себя ни вел Марш во время рисования, ее отклик был прост и очевиден. Всеми доступными путями она потакала откровенному безумию художника, отвергая притом любые проявления страсти со стороны Денниса. Забавно, но я видел ситуацию куда яснее сына — и продумывал, как сгладить его волнения до завершения задумки Марша. Не было смысла раскрывать ему глаза на перемены в поведении Марселин — уж от такого-то камень с его души точно не свалился бы.