– Но сейчас я не пьян, – заметил Аркадий. – И я вижу, что вы – вполне привлекательная, еще молодая женщина. Зачем же вам было обвинять меня в изнасиловании?

– Это был шанс обратить на себя внимание.

– Хорошенькое дело! – поперхнулся Соболев. – Вы не считаете, что избрали весьма нетрадиционный способ?

– Просто вы мне нравились, Аркадий Александрович.

– Когда же я успел вам понравиться?

– А еще на защите Романова, когда вы шутливо обняли меня, – напомнила Кислова. – Вы держали меня за талию и сказали, что я вас жутко завожу.

– Я почему-то ничего подобного не помню, – озадаченно пробормотал Аркадий. – Неужели так и было?

– Я вас не обманываю. Какой резон мне врать, если я вам уже рассказала правду? Конечно, вы тогда были нетрезвы, но мне показались чрезвычайно милым. Вы говорили мне комплименты, а сами все теснее и теснее прижимали меня к себе. Но на следующий день, когда я подошла к вам в коридоре поздороваться, спросили меня: «Вы по какому вопросу?» Как холодным ушатом остудили! Я поняла, что вы не грубите, а просто не помните того, что было накануне. Для вас это было мимолетной шалостью, которой вы не придали значения. Для меня же это стало открытием. Как же я завидовала Клюке, когда вы пригласили ее на ужин…

– Эта мерзавка рассказала тебе все? – нахмурил лоб Соболев, неожиданно для себя переходя на «ты», не то заговорщицкое, не то уже просто дружеское.

И Софья подхватила его тон.

– Конечно. Она частенько забегала ко мне на кафедру выкурить сигарету и посплетничать. Ольга смеялась над тобой, называла ловеласом, бабником. А мне хотелось расцарапать ей лицо. Ведь ей это свидание было не в радость. Так, обычная вещь. Она же спала со всеми подряд. Тогда мне очень хотелось оказаться на ее месте. Но ты меня не видел в упор.

– До того самого вечера…

– Да, до того вечера, когда я буквально напросилась на день рождения твоей жены, – кивнула Софья. – Профессор Крапивин согласился взять меня с собой. Тогда у меня не было никаких планов. Мне просто хотелось сидеть в стороне и без помех рассматривать тебя – как ты смеешься, как ешь, как разговариваешь с другими. Каждый твой взгляд, каждый жест имел для меня особую ценность. Но ты не обращал на меня внимания. А твоя жена тем более. Стала бы она беспокоиться из-за такой женщины, как я. В ее глазах я была на банкете пустым местом, безымянной спутницей известного человека. Конечно, на мне было тогда самое лучшее платье из моего гардероба. Я даже сходила к парикмахеру и казалась сама себе очень красивой. Но ты, помнится, равнодушно скользнул по мне взглядом, только для того, чтобы узнать, с кем пришел профессор Крапивин. И, решив, что я – птица невысокого полета, сразу же потерял ко мне интерес. А твоя жена на меня даже не взглянула, принимая из моих рук подарок. Она в этот момент смотрела на профессора и улыбалась ему. Мне было бы не так обидно, если бы ты по-свойски подмигнул мне. Спросил, как мои дела. Отметил бы мою прическу. Но тебя это не интересовало. Даже ради приличия.

– И тогда ты решила отомстить мне?

Она покачала головой.

– Тогда – нет. Всему виной случай. Странное стечение обстоятельств. Ну откуда мне было знать, что твоя жена не останется с тобой до конца торжества, а улетит в Прагу? Могла ли я рассчитывать на то, что ты, сидя за полупустым столом, обратишь внимание на меня? Но ты обратил! Ты улыбнулся мне, и в твоих глазах я опять прочла интерес. Желание появилось позже. Ты смотрел на меня с вожделением, как на женщину, которой хочется обладать. В душе я ликовала. Только к радости примешивалась грусть. Я ведь знала, что твое очарование мной ненадолго. До следующего утра, когда ты будешь недоумевать, что я делаю в твоей постели. Но я все же не отказалась пойти с тобой.

– Наверняка я опять говорил тебе глупости?

Она усмехнулась.

– Каждое твое слово ложилось бальзамом мне на душу. Ты не поверишь, но то, что я сказала на очной ставке, было правдой. Про холодность твоей жены, про упреки стариков Андриевских, про проблемы с детьми – все это наговорил мне именно ты. Я не нанимала детектива, чтобы выяснить подробности твоей жизни. Скорее всего, у тебя просто накипело на душе, а алкоголь развязал язык.

– Но как тогда на твоем теле оказались все те ужасные следы?

Она заколебалась.

– Кое-какие ты оставил сам, – пожала плечами Софья. – Я уже говорила: ты был слишком порывист, причинял мне боль. Пытаясь сдержать твой натиск, я даже расцарапала тебе грудь. Синяки на бедрах – тоже твоих рук дело. Я добавила всего лишь несколько царапин, что было несложно.

– Но, ради всего святого, почему? Ты хотела посадить меня в тюрьму? – На лице Соболева не было упрека. Только страдание.

– Тогда я хотела обратить на себя внимание. Немного жестко, но действенно. Думала, что до тюрьмы дело не дойдет. Я ждала, когда ты придешь ко мне с разговором. А ты прислал своего адвоката и через нее попытался откупиться от меня деньгами. Я была терпелива, но ясно дала понять, что деньги меня не интересуют. Потом явился ты сам и настырно стал предлагать решить вопрос миром. Когда же я объяснила, что значит «мир» в моем понимании, ты был оскорблен. Посчитал, что я просто свихнулась, предлагая тебе сделку, от которой придут в ужас все твои знакомые. И жена, конечно, тоже. Тогда ты готов был идти на суд, но не признаться в том, что у тебя могла быть ко мне страсть. Это меня задело. Задело так, что я подумала: «Раз он настолько глуп и груб, пусть идет в тюрьму». Тогда я еще не знала, какое впечатление произведут на тебя собранные по делу доказательства.

– Я был в шоке, – признался Аркадий.

– Я видела, и в душе моей тлела надежда, – понимающе кивнула Софья. – Я не хотела наказывать тебя. Просто знала, что с позорной статьей, отвергнутый и презираемый всеми, ты будешь своей жене не нужен, ведь Виктория привыкла коллекционировать только награды. И подумала: может, тогда мы станем ближе друг к другу? Я была глупа. Правда?

– Правда, – согласился Соболев. – Но теперь-то мы что будем делать?

– Теперь мы в одной лодке. Я не могу признаться, что оговорила тебя, меня же тогда накажут. Но и тебе не поверят, если ты вдруг сошлешься на мое признание. Мы должны действовать сообща.

– Но что сказать моей жене?

– Скажи, что это просто сделка, – виновато пожала плечами Кислова. – Ты покупаешь свободу. Я – признание себя как женщины…

Дубровская пыталась разложить по полочкам полученную от Виктории информацию. После телефонного звонка, сумбурного рассказа клиентки, прерываемого гневными репликами: «Понимаете, он ходит к ней домой!» и «Чего доброго, он опять спит с ней!», – у нее осталось тягостное впечатление и ощущение того, что дело вышло из-под ее контроля. Теперь даже самый смелый аналитик не смог бы предсказать, чем все кончится.

В глубине души Дубровская и раньше чувствовала, если не сказать – знала, что Аркадий Александрович Соболев – не насильник. Когда эксперт описывал телесные повреждения, а дежурная по этажу – растрепанный вид Кисловой, Елизавету не оставляло ощущение неправдоподобности, театральности происходившего в гостинице. Этакая постановка под названием «Изнасилование»… Но Кислова спутала ей все карты, заявив Соболеву о том, что в ней говорила вовсе не месть, а женская обида. Неужели ее душевная рана была столь глубока, что она пошла на преступление, на оговор невиновного человека, только потому, что бедный профессор забыл с ней поздороваться? Это было бы слишком…