Иваненко предупредил Савостьянова:

— Вам непросто будет войти в коллектив, расположить к себе чекистов и заставить их работать.

Процедура согласования затянулась. Согласие должен был дать не только председатель КГБ СССР Бакатин, но и Горбачев с Ельциным. 26 сентября Савостьянову позвонил Николай Столяров, руководивший кадрами союзного КГБ: указ подписан — вы утверждены начальником управления и одновременно заместителем председателя КГБ РСФСР и членом коллегии. Попросил приехать представиться Ба-катину.

Савостьянов легкомысленно ответил:

— Да чего представляться? Мы знакомы, слава богу.

— Нет, все-таки представиться положено.

Евгений Савостьянов:

— Идем к Бакатину — по коридорам, по лестницам. Я тогда еще в этих переходах на Лубянке не разбирался. Эмоции и впечатления переполняют. Одно из самых ярких: повсюду много курящих молодых людей и девушек — тогда курение не возбранялось. Они болтают, а на нас со Столяровым не смотрят. И я понял: они даже не знают в лицо нового заместителя председателя комитета по кадрам! Должны по идее вытягиваться, а они смотрят безразлично… Иду и думаю: сложись несколько дней назад ситуация иначе, и я тоже шел бы по этим коридорам, мимо этих мальчиков и девочек, которые точно так же бы курили, только у меня руки были бы за спиной, в наручниках, и эмоции были бы иные…

Разговор с Бакатиным носил самый общий характер:

— Участок тяжелый, всем нам придется сейчас выходить из этой кризисной для органов госбезопасности ситуации.

Потом Бакатин несколько смущенно говорит:

— Евгений Вадимович, есть еще один вопрос деликатный. Вам как начальнику московского управления положено генеральское звание…

Савостьянов сразу отказался:

— Зачем оно мне нужно? Я вовсе не собираюсь погоны на себя надевать.

Бакатин вздохнул с облегчением:

— Очень хорошо, потому что когда сразу присваивают высокое звание, это рождает сильное недовольство в коллективе.

Со временем Савостьянов передумает и станет генерал-майором. А тогда он вышел из кабинета председателя комитета госбезопасности и в приемной столкнулся с главным редактором газеты «Известия» Игорем Нестеровичем Голембиовским.

Тот удивился:

— А ты что здесь делаешь?

Савостьянов объяснил:

— Игорь, ты видишь перед собой нового начальника московского управления КГБ. Правда я еще не знаю, где оно находится.

И тут раздается хмурый голос:

— А я тебе сейчас покажу, где оно находится.

Савостьянов повернулся — в приемной председателя КГБ СССР стоял Буковский. Это само по себе было событие.

Владимир Константинович Буковский — один из основателей диссидентского движения. Его впервые арестовали за то, что он скопировал книгу югослава Милована Джиласа «Новый класс» о советской номенклатуре. С тех пор КГБ не спускал с него глаз. В общей сложности он провел в заключении двенадцать лет, пока в 1976 году его не обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Карвалана. Кто такой Буковский, в советские времена мало кто знал. Власти, скрывая его правозащитную деятельность, именовали политического заключенного «злостным хулиганом». Вот и гуляла по Москве шутка: «Обменяли хулигана на Луиса Карвалана».

А в 1991 году Владимир Буковский впервые смог приехать в Москву — по личному приглашению Бориса Ельцина. Главный редактор «Известий» привел его к Бакатину. Вот опытный зэк Буковский и объяснил только что назначенному начальнику московской госбезопасности, как ему попасть на новое место работы — на Большую Лубянку, дом № 2.

Утром собрали коллегию столичного управления. Представляли Савостьянова заместитель председателя КГБ СССР генерал Николай Сергеевич Столяров и заместитель главы правительства Москвы Александр Ильич Музыкантский. Они произнесли положенные в таких случаях слова, пожелали удачи и оставили одного в кабинете.

Евгений Савостьянов:

— Я понимал, что если бы начальником управления назначили краснозадого павиана, удивления и недоумения было бы примерно столько же… Я знакомлюсь с работой и коллективом. На одной из первых встреч кто-то говорит: «Господин Савостьянов, а вы знаете, что вам еще надо завоевать наше доверие?» — А я ответил: «Вы сознаете, что разговариваете с начальником управления и это вам еще предстоит завоевать мое доверие?» После этого разговоры затихли.

Я понимал, что людям интересно, совсем идиот пришел или нет. Значит, обязательно какую-то глупую бумажку подсунут на подпись. И буквально на второй день появился текст, который, подмахни я его автоматически, мне бы дорого стоил. Я вызвал начальника секретариата и сказал: предупреди — в следующий раз уволю всех, чьи визы стоят на проекте документа, без разбора, — от опера до замначальника управления. Подействовало.

Переломным моментом было мое первое телеинтервью. Наутро мой первый зам говорит: «Евгений Вадимович, в коллективе обратили внимание на то, что вы все время говорите — «мы». Вот Бакатин говорит: они… А вы сказали: «мы».

Люди услышали. Увидели, что я не устраиваю кадровых чисток. И еще одно… Кто сейчас в это поверит, но огромным достижением первых месяцев работы я считаю то, что удалось организовать конвой в Краснодар и Ставрополь за картошкой, капустой, помидорами… Голодуха же была, продукты исчезли. Сотрудники не знали, чем завтра кормить семьи. А мы коллективу привезли продукты. С автоматами ездили, охраняли машины, чтобы по дороге не разграбили. Важную роль сыграло то, что я не разрешил открыть архивную информацию об агентах московского управления. А центральный аппарат засветил — особенно по церковной линии — и патриарха, и целый ряд иерархов церкви. Потом увидели, что я не пытаюсь прикрывать лиц, подозреваемых в коррупции. Мы стали проводить очень эффективные операции…

Московское управление — не чисто бюрократическая структура, где ты принимаешь решения, подготовленные другими. Ты контролируешь ведение следственных дел, разрешаешь оперативно-технические мероприятия, которые привлекали такое большое внимание. Санкционируешь проведение операций…

Я понял, что в КГБ кроме профильных направлений была масса задач, спецслужбе не свойственных и не нужных… Контора, которая занимается всем и ни за что в конечном счете не отвечает… Я спрашиваю: «Ребята, вы говорите, что отвечаете за безопасность таких-то объектов. Хоть кого-то из вас сняли с работы за аварию?» — «Нет, а нас-то за что?» Если есть права, но нет обязанностей, значит это функция лишняя.

— В каком состоянии вы застали чекистский коллектив? — спросил я Савостьянова.

— В тяжелейшем. Полная потеря внешних ориентиров и распад внутренних ценностей. Падение дисциплины. Вот воспоминание первого вечера. Ухожу с работы очень поздно. Можно сказать глубокой ночью. Выхожу из лифта, спустившись на первый этаж, и чувствую тяжелый запах перегара и табака, как в хорошей городской пивной. Иду на запах и оказываюсь в столовой управления, где дым коромыслом, красные лица, люди напились… Оказывается, мой предшественник дал приказ продавать спиртное в разлив, прямо на рабочем месте. Не хотели, чтобы люди напивались где-то в городе и попадали в неприятные ситуации — отношение к сотрудникам КГБ, прямо скажем, не лучшее. А в результате они стали напиваться на работе. Я сразу прикрыл это дело, издал приказ. Мы стали строго наказывать за пьянство — немедленно увольняли. Потихонечку стали от этого избавляться, хотя иногда приходилось терять хороших сотрудников. Все годы работы это оставалось большой проблемой — нарушения дисциплины, связанные с пьянством. Главным было помочь людям пережить внутренний кризис, сосредоточиться на производственных задачах.