Когда «Таймыр» и «Вайгач» бросили якоря на рейде Петропавловска, там стоял транспорт «Колыма». Офицер с этого судна, Е. Н. Шильдкнехт, заинтересовался незнакомым ему типом корабля и поднялся на борт «Вайгача». Как раз в это время на палубу вышел командир. Шильдкнехт попросил разрешения осмотреть судно, и Колчак охотно провёл его по всему кораблю, рассказывая о его устройстве, о льдах и торосах, о Северном морском пути и перспективах его освоения. «Обладая колоссальной эрудицией, как общей, так и в этом специальном вопросе, – вспоминал Шильдкнехт, – Колчак сделал свою лекцию настолько, не скажу даже интересной, а просто увлекательной, что я не заметил, как пролетели два часа, проведённые с ним».[480]

На пути дальше на север, к бухте Провидения, корабли вновь попали в шторм, не менее сильный, чем у берегов Голландии. Но на этот раз всё обошлось благополучно. На берегах бухты Провидения, у входа в Берингов пролив, путешественники впервые увидели чукотские яранги – сферические постройки, обтянутые оленьими шкурами. В этой бухте перегрузили уголь и воду с транспорта «Аргунь» и распрощались с ним.

«Таймыр» и «Вайгач» подошли к крутым, обрывистым берегам мыса Дежнёва, вершина которого утопала в нависшей сизой мгле. Мыс Принца Уэльского, на противоположном, американском берегу, совсем не был виден, хотя до него было не более 70 километров.[481]

Ледоколы вошли в Северный Ледовитый океан и остановились у селения Уэлен.

Едва «Вайгач» бросил якорь, как к его борту подошла байдарка с несколькими чукчами. К немалому удивлению моряков, один из чукчей на прекрасном французском языке попросил разрешения подняться на палубу. Оказалось, что это француз, одетый в чукотскую одежду. Поспорив с кем-то на большую сумму денег, он совершал кругосветное путешествие пешком. Согласно условиям спора, переправляться через морские преграды можно было только в самых узких проливах. Отправившись из Парижа на восток, он дошёл до Чукотки и теперь уже две недели ожидал оказии, чтобы перебраться в Америку.

В наши дни такие путешествия называются экстремальными. Но именно так, «на своих двоих», «экстремальным» способом делал человек свои первые географические открытия. И всякий, кто участвовал в подобных путешествиях (или просто ходил с рюкзаком по туристским тропам), скажет, что они приносят в тысячу раз больше знаний и впечатлений, чем современные переезды и перелёты.

Французу пришлось отказать, поскольку посещение Америки не входило в программу экспедиции. Но он вскоре уехал на американской шхуне.[482]

Побывал на «Вайгаче» и ещё один гость – на этот раз настоящий чукча. Он принёс роскошную шкуру белого медведя, которую хотел продать. Долго не могли понять, чего он за неё хочет. Чай, сахар, табак он отвергал. Наконец выяснилось: 200 долларов (400 рублей по тем деньгам) или… бутылку водки. Цена в долларах была непомерной, а водку северным народам продавать было запрещено. (Правда, русские и американские торговцы мало считались с этим запретом.) Разочарованный чукча покинул корабль, не совершив сделки.[483]

В программу исследовательских работ входило точное астрономическое определение мыса Дежнёва. Но день за днём шла низкая облачность, не давая ни малейшего просвета. В ожидании ясного неба занялись береговой съёмкой. Лейтенанту Георгию Брусилову с «Вайгача» было поручено установить на мысе мореходный знак пирамидальной формы. Он был связан триангуляцией с пунктом подполковника Неелова, принятым за основной.[484] Впоследствии к «знаку Брусилова» стали привязывать другие пункты побережья.

Доктор Старокадомский вспоминал, что лейтенант Г.Л.Брусилов (1884–1914), сын покойного вице-адмирала Л. А. Брусилова, был человеком жизнерадостным, энергичным, предприимчивым, хорошо знал морское дело. Он участвовал в гидрографической экспедиции и на следующий год. В 1912 году взял отпуск и на свои средства организовал экспедицию в Арктику на парусно-моторной шхуне «Св. Анна». В Карском море шхуна попала в ледовый плен и была унесена в высокие широты. После второй зимовки Брусилов разрешил группе матросов во главе со штурманом В. И. Альбановым покинуть судно и идти пешком. Сам он остался с теми, кто был послабее. В пути погибли девять человек, дошли – двое. Они принесли с собой вахтенный журнал «Св. Анны» и записи метеорологических наблюдений. Оставшиеся на шхуне пропали без вести.[485]

Простояв неделю у посёлка Уэлен и не дождавшись хорошей погоды, «Таймыр» и «Вайгач» двинулись на запад. Чукотское море было свободно от льда, температура держалась выше нуля. Начали описывать и наносить на карту береговую линию. В этом году, однако, не подтвердилось предположение Колчака, высказанное в упоминавшейся выше записке, о том, что Чукотское море сравнительно тёплое и больших затруднений для навигации не представляет. Близ мыса Инцова, в 30 километрах от Уэлена, ледоколы натолкнулись на сплочённый лёд, преодолеть который было не в их силах. Из-за начавшихся снегопадов пришлось прекратить описные работы. Температура опустилась ниже нуля. К тому же обнаружились неполадки в котлах на «Таймыре» – ещё во Владивостоке инженеры не ручались за их надёжность и требовали замены. 20 сентября экспедиция отправилась в обратный путь.[486]

На пути во Владивосток ледоколы, укрываясь от штормов, несколько раз заходили в необитаемые бухты. В заливе Наталии были описаны бухты Петра и Павла, которые, как оказалось, гораздо глубже вдаются в берег, чем было показано на картах.[487]

20 октября «Таймыр» и «Вайгач» вернулись во Владивосток.

Арктические путешествия не бывают лёгкими, но на этот раз в составе экспедиции не было даже заболевших.

В советской литературе, как известно, были развиты виртуозные формы иносказаний. Л. М. Старокадомский, не называя Колчака по имени, сумел дать ему (заодно с капитаном Давыдовым) самую хорошую характеристику. «По прекрасной традиции лучших представителей русского морского командования… – писал он, – здоровье и благополучие команды „Таймыра“ и „Вайгача“ были предметом постоянной заботы командиров и врачей этих судов. Конечно, в царском флоте офицерский состав был резко обособлен от „нижних чинов“, но на судах экспедиции, по крайней мере во внешних проявлениях, отношение командного состава к матросам было достойно культурных и гуманных людей».[488]