речь. Бадрия хранила загадочное молчание и лишь время от времени бросала фразу-другую, нечто вроде: «Да, это будут непростые выборы», — и с озабоченным видом постукивала указательным пальцем по подбородку. Было видно, как Бадрию просто распирает от гордости, что ей доверена столь важная миссия.

— А что именно вы будете делать в парламенте? — спросила как-то Шахназ.

Был теплый вечер, дети играли во дворе, мы сидели тут же. Абдул Халик уехал по делам, и раньше завтрашнего дня его не ждали. Гулалай-биби лежала у себя в комнате: после перенесенной недавно простуды, которая, по ее собственным словам, едва не убила ее, свекровь все еще не выходила на улицу. Так что, пока сама Гулалай-биби с трудом дышала заложенным носом, дом мог вздохнуть свободно.

— Глупая! Неужели ты не знаешь, чем занимается парламент?! Какое счастье, что для поездки в Кабул выбрали меня, а не тебя.

Я видела, как Джамиля подавила улыбку. Мы обе понимали, что Бадрия отчаянно пытается придумать более-менее вразумительный ответ на вопрос, заставший ее врасплох.

Шахназ вскинула брови:

— Но ведь ты будешь там в парандже?

— Само собой!

— А если тебя выберут, — не унималась Шахназ, — ты там будешь общаться с мужчинами? В парламенте же одни мужчины работают, верно?

— Да, ходить на заседания и участвовать в обсуждении важных вопросов — это мой долг как депутата.

— И когда выборы?

— Через два месяца. — Бадрия тяжело вздохнула, словно только сейчас осознала, какой объем работы ждет ее в скором будущем.

Бадрия, всегда имевшая статус первой жены, отнюдь не всегда пользовалась соответствующим этому статусу вниманием мужа. Сейчас же она получала его сполна. Однако не всякое внимание приводит к добрым последствиям.

Неделю спустя после нашего разговора во дворе я встала рано утром, наскоро причесалась и натянула рабочее платье — сегодня была моя очередь чистить курятник. Рот и нос я обвязала куском плотной ткани, чтобы хоть немного заглушить едкий запах куриного помета.

Курятник находился в дальнем конце двора. Его обитатели уже проснулись и встретили меня оживленным кудахтаньем. Когда я вошла внутрь, они бросились врассыпную. Перья и мусор столбом взметнулись в воздух. Я поправила закрывавшую лицо маску и, собравшись с духом, взялась за дело.

Но прежде чем я успела взмахнуть метлой, затихшие было куры снова пришли в возбуждение и заметались из угла в угол. Я обернулась, чтобы посмотреть, что их так встревожило. И тут из-за угла дома показалась Бадрия. Она шла, неловко прижимая левую руку к груди, причем кисть руки как-то странно свисала вниз, словно надломленная ветка дерева. Кроме того, Бадрия заметно прихрамывала на правую ногу. Глядя на нее, я невольно вспомнила Парвин.

Бадрия не заметила меня. Она остановилась у натянутой на шестах бельевой веревки и попыталась снять висевшее на ней платье. Но, едва приподняв руку, болезненно поморщилась и отступила назад. После еще двух или трех неудачных попыток Бадрие наконец удалось стянуть платье с веревки. Воспользовавшись законной возможностью отложить на время неприятное занятие, я замерла на пороге курятника, наблюдая за странным поведением Бадрии и гадая, что же с ней могло приключиться.

— Сабах эль кхаир,[51] Бадрия-джан! — крикнула я.

Бадрия замешкалась на мгновение, затем обернулась. Удивление на ее лице сменилось гримасой боли.

— О Рахима, сабах эль кхаир. Что ты тут делаешь в такую рань?

— Курятник чищу. Сегодня моя очередь, — сказала я, направляясь к ней и приглядываясь к безжизненно висящей руке, которую Бадрия теперь прижимала к левому боку. — А что у тебя с рукой? Что-то случилось?

Бадрия нахмурилась.

— Ничего, все в порядке, — небрежным тоном бросила она.

Подойдя к ней вплотную, я заметила в вырезе платья большой синяк, расползшийся в районе ключицы. Бадрия старалась держаться как ни в чем не бывало, но болезненная гримаса на лице выдавала ее.

— Иди, Рахима, занимайся своими делами! — велела Бадрия. — И мне тоже некогда болтать тут с тобой.

Я послушно направилась обратно в курятник, однако покосилась через плечо вслед Бадрие, которая двинулась к своему дому, — да, она действительно сильно хромала.

Хашмат встретил ее на пороге и помог зайти внутрь. Он заметил, что я наблюдаю за ними, и сердито нахмурился. Я отвернулась. С той злополучной встречи, когда он узнал во мне друга Абдуллы, я старалась по возможности держаться от него подальше. Меньше всего мне хотелось вновь выслушать его насмешки и уж тем более разговоры об Абдулле, который теперь казался мне почти что нереальным, кем-то вроде персонажа из выдуманной мной истории.

Покончив с чисткой курятника, я переоделась и пошла к Джамиле. Большую часть времени, куда бы я ни шла и чем бы ни занималась, Джахангир находился рядом со мной, но только не сегодня утром: взять младенца с собой в курятник — это было бы слишком. Джамиля всегда с удовольствием соглашалась присмотреть за мальчиком, она была единственной, кому я со спокойной душой могла доверить сына. Хотя с Шахназ мы жили под одной крышей, со всеми вопросами, касающимися Джахангира, я обращалась только к Джамиле. Она тоже привязалась к малышу и даже связала для него носки и свитер.

— Ну как он сегодня, не очень тебя замучил? — спросила я, заранее зная ответ Джамили.

— Что ты, Рахима, с каждым днем он становится все более и более смышленым. Оглянуться не успеешь, и начнет болтать — не остановишь, — рассмеялась она.

— Ты сегодня Бадрию не видела? — осторожно начала я, желая подобраться к интересующей меня теме.

— Нет. А она тебе нужна? — рассеянно спросила Джамиля, продолжая класть смоченные в молоке кусочки хлеба в разинутый рот Джахангира.

— Я видела ее час назад. Похоже, она сильно избита. Синяки на шее, хромает, одна рука вообще висит, как неживая.

— Хм… — Джамиля покачала головой. — Ты ее спрашивала, что случилось?

— Да. Но она отмахнулась. Говорит, будто все в порядке.

— Она переоценила себя, — вздохнула Джамиля. — Мужчина должен чувствовать себя главой дома. Особенно такой, как Абдул Халик.

— О чем ты?

— Ну, ты же понимаешь, ему и так-то нелегко было согласиться, чтобы жена участвовала в выборах и чтобы ее имя появилось в газетах. Представляешь, какая это будет новость, когда все узнают, что жена самого Абдула Халика вдруг покидает дом, едет в Кабул, заседает в парламенте. Конечно, ему все это не по нраву.

Слушая Джамилю, я чувствовала себя ужасно глупо, потому что никак не могла понять, к чему она клонит.

— Вчера поздно вечером я слышала их разговор, — сказала Джамиля.

— И? Что произошло?

— Он предупредил Бадрию, чтобы она не воображала, будто его решение — позволить ей участвовать