— Ах вот оно что, — ответил Гвидион.

Он хотел показать, что разочарован, но не сумел скрыть облегчения. Мысль о том, что ему придется брать уроки у шлюх портового города, вызывала у него ужас, тем более что Анборн славился своими амурными похождениями.

Они молча ехали по покрытой инеем траве вдоль берега моря на восток, этими дорогами теперь редко пользовались, и они успели основательно зарасти. Суда гораздо чаще причаливали в порту Минсита, находившегося западнее, поскольку Тириан был более приятным соседом, чем Сорболд.

Увечье Анборна не позволяло им долго находиться в седле, однако Гвидион всякий раз радовался, когда герой намерьенов предлагал сделать привал. Гвидион не привык к таким дальним переходам, а потому искренне приветствовал каждую остановку и охотно помогал Анборну сойти с лошади. Пара часов возле наскоро разведенного костра, еще час — занятия с Тайстериском, и они вновь садились на коней и отправлялись в путь к своей истинной цели.

Всякий раз, когда Гвидион вытаскивал из ножен свой почти невидимый клинок, он ощущал, как стихает ветер, словно воздух ожидал его команды. Анборн, безусловно, видел смущение Гвидиона, но сознательно его игнорировал. Он с самого начала заставлял молодого герцога надевать повязку на глаза, чтобы тот учился чувствовать оружие, не тратя попусту время на бессмысленные попытки разглядеть невидимый клинок. И с каждым днем юноша чувствовал себя все увереннее. В его сознании вновь и вновь звучали слова Акмеда:

«Помни, что ты владеешь оружием, не позволяй ему овладеть твоей волей».

Сорболд был большим государством с протяженными границами, которые охранялись не слишком тщательно, хотя Анборн не раз повторял, что после смерти вдовствующей императрицы число солдат, стоящих на страже рубежей своей страны, заметно увеличилось. Добравшись до границы, они потратили почти целый день, чтобы найти место, где двое всадников могли бы незаметно проникнуть в Сорболд.

Ночью, когда Анборн убедился, что никакой случайный патруль их не потревожит, они устроились на ночлег среди развалин заброшенной таверны, когда-то находившейся на одном из самых оживленных торговых трактов Сорболда. Анборн решил, что им не следует разжигать костер, поэтому они набросили попоны на лошадей, а сами улеглись рядом друг с другом, чтобы было потеплее, и накрылись одеялами.

Гвидион лежал на жесткой земле и в бледном лунном свете наблюдал за человеком, которым восхищался больше всех других людей, за исключением, быть может, своего отца. Обычно Анборн был более оживленным, но сейчас, когда он меланхолично поглаживал рукой грубое одеяло, Гвидиону показалось, что он загрустил.

— Оно принадлежало Шрайку, — пробормотал лорд-маршал и провел мозолистой ладонью по изрядно вытертой поверхности.

Гвидион ничего не ответил. Шрайк был одним из самых надежных воинов Анборна, его адъютантом и, возможно, самым близким другом. Он принадлежал к первому поколению намерьенов, суровый, сварливый старик, которого Гвидион так и не сумел понять. Юноша ждал, чувствуя, что Анборн хотел сказать нечто большее, но сделает это только в том случае, если Гвидион не будет его торопить. Через несколько мгновений его терпение было вознаграждено.

Анборн смотрел на холодное небо сквозь дыры в прохудившемся потолке, пытаясь найти на нем знакомые звезды.

— Вечная жизнь ничто без вечной молодости, — наконец проговорил он. — Когда Шрайк покинул Серендаир, он был уже немолодым человеком. То божество, которое наградило намерьенов продолжительной жизнью, должно быть, обладало извращенным чувством юмора, приговорив множество людей к долгой старости.

Гвидион молча кивнул. Анборн не упоминал о Шрайке с момента его смерти — старый воин погиб, когда Рапсодия попала в засаду.

Глаза Анборна сверкали в темноте.

— Я всегда разрешал ему разжечь костер, потому что он ужасно мерз. Матросы… — Он насмешливо фыркнул. — Тощие, жилистые морские крысы способны стоять под штормовым ветром, срывающим с костей кожу, — по сравнению с этим пронизывающим ветром наш нынешний ночлег подобен тропическому раю, — но стоит им оказаться на суше, как они начинают дрожать, словно больные котята.

Гвидион тихонько рассмеялся.

— Ваш брат Ллаурон был моряком, не так ли? Тем не менее он прекрасно чувствовал себя на суше даже в холодные дни.

Он попытался выбросить из головы жуткие воспоминания, которые он по неосторожности вызвал: лицо верховного жреца во время кровавой резни, устроенной по наущению демона во время предыдущего зимнего карнавала, — он стоит посреди открытой всем ветрам равнины и призывает чудовищных волков восстать из снега и атаковать отряд врага.

Глаза Анборна сузились.

— Ллаурон всегда был драконом в большей степени, чем Эдвин и я. Близость к разным стихиям была ему, по-видимому, необходима, хотя и наносила вред его близким — главным образом моему бесполезному племяннику, твоему крестному отцу. И только к лучшему, что он решил отказаться от человеческого тела и слиться со стихиями в обличье дракона. Это самый лучший исход для всех. И пусть эфир принесет ему умиротворение.

Гвидион молчал, рассчитывая, что Анборн продолжит, но лорд-маршал больше ничего не сказал. Наконец молодой герцог согрелся под одеялом и крепко заснул.

А как только серый утренний свет проник в их убежище, они вновь продолжили путешествие.

Высокий худощавый мужчина с поредевшими седыми волосами, в рясе священника поджидал трех своих собратьев из Сорболда у двери особняка Патриарха, куда их привели стражники. Не скрывая неудовольствия, он предложил им войти, жестом отпустил стражников и закрыл тяжелые двери. Лазарис узнал Грегори, главного священника Лиантаара, базилики эфира. Этот невзрачный на первый взгляд мужчина являлся одним из самых высокопоставленных священников в иерархии служителей патриархальной веры, выше его были только Благословенные и сам Патриарх. Лазарис проходил у него обучение в тихих кельях Терреанфора, перед тем как получил свой сан. Грегори охотно делился тайнами веры с пятью новыми священниками, решившими посвятить свою жизнь служению земле и Создателю, но сейчас он был недоволен своим бывшим подопечным.

Лазарис прекрасно понимал, что чувствует Грегори.

Маленькие глазки главного священника Лиантаара горели от ярости.

— Ты презренный идиот, — прошипел он Лазарису с такой злостью, что с его губ сорвались брызги слюны. — Как ты посмел нарушить Цепь Молитвы? И если у тебя хватает дерзости, чтобы обращаться прямо к Создателю, откуда в тебе столько безрассудства, чтобы делать это в базилике Патриарха? Неужели тебе не приходило в голову, что он это почувствует и что ты помешаешь его ежедневному обращению к Создателю?

— Я… я сожалею, отец, — прошептал Лазарис, который только теперь начал понимать всю серьезность своего преступления. — Я… был в отчаянии и не мог ясно мыслить.

— Глава базилики стихий не имеет права на такие ошибки! — сердито воскликнул Грегори. — Невозможно даже представить себе, к каким печальным последствиям это может привести. Да и что ты вообще здесь делаешь? Глава храма стихий не имеет права его покидать. — Он придвинулся совсем близко к трепещущему Лазарису и нанес последний, сокрушительный удар. — Думаю, ты понимаешь, что глупое потворство своим безрассудным желаниям будет стоить тебе поста. Уверен, регент будет недоволен, когда узнает, что нам придется готовить нового главу Терреанфора перед самой церемонией его коронации. Надеюсь, ты привел свои дела в порядок.