— Я думаю, Элис забрала все лучшее, что было в нем, с собой. Он утратил способность любить. Что-то перегорело в нем. Тебе не кажется, что иногда он бывает слишком холодным и бесчувственным?

Руфа наклонила голову, сделав вид, что передвигает приборы на подносе.

Пруденс приняла ее молчание за согласие.

— Я полагаю, он рассказывал тебе о наших с ним отношениях? Конечно, ведь правда для него превыше всего. Я всегда знала: чтобы добиться от него хоть какой-то реакции, нужно растоптать его чувства. Со мной у него ничего не вышло, потому что мне нужно было больше тепла. Если хочешь, больше страсти. Я полагаю, что он был страстным с Элис. Хотя она никогда не поверяла мне свои тайны — она была такой же замкнутой, как он. — Улыбнувшись, она скрестила свои длинные ноги и решила сменить тему. — При этом, заметь, они оба были значительно менее сдержанными с Тристаном. Он обожал бывать здесь, когда был маленьким, и до сих пор боготворит Эдварда. Когда меня не было в стране, я обычно просила Эдварда навестить Тристана в пансионе, — честно говоря, я терпеть не могу эти вещи, а Эдвард принадлежит к тому типу людей, которые свободно могут общаться и с воспитателями, и с директором пансиона. Я никогда этого не умела.

Она сделала паузу, чтобы Руфа усвоила: Эдвард фактически заменил отца ее сыну, стал главой ее семьи. Руфа уже слышала это. Она подумала: какой же надо быть коровой, чтобы посылать кого-то навестить единственного сына в пансионе!

— Так забавно видеть внезапную любовь Тристана к сельской местности. Я отправила его в школу в самой глуши, и он постоянно жаловался на это. А сейчас он просит меня разрешить ему остаться здесь до начала занятий. Как ты думаешь, Эдвард не будет возражать?

— Нет, конечно, нет. Он будет только рад. — Руфа могла сказать это с абсолютной уверенностью. Эдвард очень любил Тристана. Сейчас ему было уже девятнадцать лет, и он учился в Оксфорде. — Но разве ты не будешь скучать по нему?

— Нет, если он опять будет хандрить.

— Вот уж не поверю, что такой жизнерадостный мальчик может хандрить!

Пруденс промолвила:

— Придется поверить. — Она пригубила кофе и сделала паузу, чтобы Руфа могла подумать о возможном значении ее слов. — Все свои вспышки раздражения он оставляет для меня. Ты поймешь, о чем я говорю, когда у тебя самой будет ребенок.

Руфа ощущала себя совершенно раздавленной. Ей казалось, что Пруденс знает, что они с Эдвардом занимались любовью всего один раз.

— Полагаю, что это произойдет достаточно скоро, — продолжила Пруденс. — Очевидно, именно поэтому Эдвард так спешил жениться. Советую тебе поторопиться с этим.

— Почему ты не рожала больше? — Руфа спросила это без всякого умысла, но тут же поняла, что попала в цель, напомнив Пруденс о разнице в возрасте.

Пруденс натянуто рассмеялась.

— Спасибо, мне вполне хватило Тристана. Когда у тебя найдется пара свободных часов, я тебе расскажу об ужасных отношениях с его отцом. — Она взяла печенье, посмотрела на него и положила обратно на тарелку. — Первый развод самый ужасный. Я бы не пережила его без Эдварда.

У нее были голубые глаза миндалевидной формы. Слишком маленькие, по мнению Руфы. Возможно, поэтому ее взгляд был таким жестким. Мысленно она умоляла Пруденс перестать откровенничать с ней.

Но от нее не так-то просто было отделаться. Она совершала ловкие маневры, готовясь к тому, чтобы вести огонь под флагом откровенности.

— Он был для меня опорой, надежной опорой на протяжении всей моей жизни. Должна признать, я всегда воспринимала его как нечто само собой разумеющееся. Я полагала, что он всегда будет в нашем распоряжении. Мне следовало прибрать его к рукам, пока у меня был шанс.

Щеки Руфы покраснели. Ее охватила паника.

— Когда он просил тебя об этом?

— Он меня не просил, — ответила Пруденс. — Мне самой следовало предложить ему. Но ты понимаешь, Руфа, я не думала, что это необходимо. — Она продолжала улыбаться, но Руфа ясно видела, что она просто в ярости. — Он тебе рассказывал о том, что произошло в Париже?

— Да, он сказал, что вы поссорились. Из-за меня.

— Не персонально из-за тебя, — возразила Пруденс. — Я думаю, что мы поссорились из-за того, что Эдвард считал, что он холостяк, и, следовательно, может жениться на ком захочет.

Эти слова изменили все вокруг, и Руфа уже не могла ничего понять. Неужели Пруденс считала себя его законной женой? Но это совершенно невозможно.

Что-то в ее реакции смягчило Пруденс. С ее лица исчезла вызывающая любезность. Она выглядела уставшей.

— Это одно из основных различий между мужчинами и женщинами, — заметила она. — Когда женщина говорит, что не замужем, то она имеет в виду именно это. Когда мужчина говорит, что он холостяк, он имеет в виду только то, что женщина, с которой он спит, недостаточно хороша.

— Эдвард не такой, — заявила Руфа. Она не собиралась всерьез принимать слова Пруденс.

— О, я знаю, он — воплощенное благородство, он никогда не позволит вам забыть об этом. — В словах Пруденс чувствовалась обида. — Именно поэтому он бросился чинить крышу Мелизмейта и спасать вашу семью. Все это было связано с его нелепой привязанностью к Настоящему Мужчине.

Руфа опустила голову. Ее собственная глупость, а также нищета ее семьи, по существу, вынудили Эдварда совершить благородный поступок и жениться на ней. Пруденс хотела внушить ей мысль, что Эдвард совершил этот романтический поступок, не считаясь с чувствами женщины, которая любила его. И он не хотел заниматься любовью с Руфой потому, что все еще чувствовал себя связанным с той, другой, женщиной. Жестокость ситуации, описанная Пруденс, заставляла Руфу поверить в то, что это должно быть правдой.

— Пру? — донесся голос Эдварда из коридора.

— Мы здесь! — Услышав мужской голос, Пруденс оживилась, в ней словно зажегся какой-то внутренний свет.

Эдвард вошел в комнату.

— О, вот вы где. — Он посмотрел на них обеих.

Пруденс улыбнулась ему.

— Привет. Где ты скрывался все утро?

— Извини, мне нужно было поработать.

— Руфа прекрасно заботится обо мне.

Эдвард нахмурился. Он часто хмурился в присутствии Пруденс.

— Хорошо. Я думаю, что нам пора идти, если мы собираемся позавтракать. Только, пожалуйста, не заставляй меня надевать галстук.

— В такую жару? Я не садистка. — Пруденс вскочила и поцеловала Эдварда в щеку. Ее пальцы смахнули воображаемую пылинку с его плеча. — В любом случае ты выглядишь великолепно в этой рубашке.

Глядя на них, Руфа впервые поняла, почему ей было так неприятно видеть их вместе. Между Эдвардом и Пруденс явно существовала физическая близость. На языке, понятном только женщинам, Пруденс рассказала ей о том, что произошло в Париже. Она и Эдвард, несомненно, все еще были любовниками, и, что касается Пруденс, она вовсе не собиралась прекращать отношения.