* Первичные в Нью-Гэмпшире были первым заданием Мишель в общенациональной политике. «Я понятия не имею, что делаю, – сказала она. – Мне просто дают наломать дров». Три месяца спустя, когда Макговерн чудом выбился в лидеры, Мишель все еще его освещала. К тому времени ее звезда поднималась почти так же быстро, как Макговерна. На съезде демократов в Майами Уолтер Конкайт объявил в эфире, что она только что официально произведена в «корреспонденты». 8 декабря 1972 Мишель Кларк погибла в автокатастрофе в чикагском аэропорте Мидуэй, в том самом, где лишилась жизни жена защитника по Уотергейту Говарда Ханта. – Примеч. авт.

Еще был Дик Догерти, который только что ушел с поста главы нью-йоркского бюро Los Angeles Times, чтобы стать пресс-секретарем, копирайтером, скаутом и умельцем на подхвате при Джордже Макговерне. Догерти и Брукнер сидели вдвоем за угловым столиком, когда мы приплелись в гостиную и наполнили тарелки у шведского стола: оливки, морковка, стебли сельдерея, салями, фаршированные яйца. Но когда я попросил пива, официантка средних лет, игравшая заодно роль администратора, сказала, что пиво «не включено» и что, если я хочу пива, придется заплатить за него наличными.

– Хорошо, – согласился я. – Принесите мне три «Будвайзера».

Она кивнула.

– И три стакана?

– Нет. Стакан один.

Помедлив, она записала заказ и потопала куда-то, где у них хранилось пиво. Я пошел с тарелкой за пустой столик и сел читать за едой местную газету, но на столе не было ни соли, ни перца, поэтому я вернулся за ними к буфету, где наткнулся на кого-то типа в рыжевато-коричневом габардиновом костюме, который тихонько накладывал себе морковку и салями.

– Извини, – сказал я.

– Нет, это вы меня извините, – отозвался он.

Пожав плечами, я вернулся к себе с солью и перцам. Единственные в столовой звуки доносились из утла LA Times. Все остальные либо ели, либо читали, либо и то и другое разом. Не сел только тот самый тип в габардине у буфета. Стоя спиной к остальным, он все возился с едой…

Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы поднять взгляд от газеты. Какое-то наитие или, может, праздное журналистское любопытство, которое со временем входит в привычку, когда плаваешь в нервозном мраке статьи, где нет ни композиции, ни явного смысла. Я приехал в Нью-Гэмпшир писать большую статью о кампании Макговерна, но за двенадцать часов в Манчестере не видел ничего, что указывало бы на ее существование, а потому начал недоумевать, о чем, черт побери, писать для текущего номера.

* * *

Ни единого признака общения в помещении. Журналисты, как всегда, старательно игнорировали друг друга. Хэм Дейвис мрачно размьшлял над New York Times, Краус переупаковывал рюкзак, Мишель Кларк рассматривала ногти, Брукнер и Догерти обменивались анекдотами про мэра Лос-Анджелеса Сэма Йорти, а тип в габардине все еще шаркал у буфета, бесконечно поглощенный рассматриванием морковок.

«Господи всемогущий! – подумал я. – Кандидат! Эта сгорбленная фигура у буфета и есть Джордж Макговерн».

Но где его свита? И почему никто больше его не заметил? Почему он совсем один?

Нет, это было невозможно. Я никогда не видел, чтобы кандидат в президенты США расхаживал без дела и чтобы вокруг него не вилась бы по меньшей мере дюжина «ассистентов». Поэтому я какое-то время за ним наблюдал, ожидая, что в любую минуту они набегут из вестибюля, но понемногу до меня дошло, что кандидат тут действительно сам по себе: никаких помощников, никакой свиты, и никто в столовой не заметил его появления!

Тут я занервничал. Макговерн, по всей очевидности, ждал, что кто-нибудь с ним поздоровается, стоял спиной ко всем, даже не оглядывался, а потому никак не мог знать, что никто даже не догадывается, что он здесь.

Наконец, я встал и подошел к буфету, где следил за Макговерном углом глаза, пока выбирал оливки, доставал из ведерка еще бутылку пива, и после некоторых колебаний решился тронуть кандидата за локоть и представиться.

– Здравствуйте, сенатор. Мы встречались несколько недель назад в доме Тома Брейдена в Вашингтоне.

Улыбнувшись, он протянул для пожатия руку.

– Конечно-конечно. Что вы тут-то делаете?

– Пока ничего. Все ждали вас.

Он кивнул, не переставая выбирать нарезку. Мне было очень не по себе. Прошлая наша встреча не задалась. Он только что вернулся из Нью-Гэмпшира, очень усталый и угнетенный, и когда приехал в дом Брейдена, там уже закончили обедать и я основательно набрался. Вечер я помню довольно смутно, но все равно припоминаю, что часа два щелкал челюстями на большой скорости о том, как он все делает не так и какая нелепость с его стороны даже думать, что сумеет добиться чего-то, когда на шее у него висит этот гребаный альбатрос, демократическая партия, и что будь у него хоть толика здравого смысла, он круто изменил бы стиль и тон своей кампании и перестроил бы ее в духе аспенского мятежа «фрик пауэр», особенно в духе моей собственной крайне странной и шокирующей кампании за пост шерифа округа Питкин в штате Колорадо.

Макговерн вежливо выслушал, но две недели спустя в Нью-Гэмпшире ничто не наводило на мысль о том, что он воспринял мой совет всерьез. Он все еще тянул лямку пассивного неудачника, все еще метался по штату в своем одномашинном кортеже, чтобы разговаривать с маленькими группками людей в захолустных гостиных. Ничего основательного, ничего бешеного или электризующего. По его словам, он лишь предлагает редкий и, да, конечно, дальний шанс проголосовать за честного и разумного кандидата в президенты.

Довольно странная идея в любой год, нов середине февраля 1972-го не было никаких видимых признаков тою, что граждане соберутся и выгонят свиней из храма. Помимо этого было абсолютно ясно (если верить пиарщикам, гуру и журналистам-джентельменам из Вашингтона), что номинация от демократов настолько прочно в руках Большого Эда Маски, «Человека из Мэна», что тут даже и спорить не стоит.

Никто слов Макговерна не оспаривал, но и всерьез его никто не принимал.

* * *

Без четверти восемь утра. Солнце пробивается сквозь смог, жаркое серое свечение на улице под моим окном. Пятничный поток работяг понемногу запруживает бульвар Уилшир, и стоянка Федерального сберегательного банка «Глендейл» через улицу заполняется машинами. Понурые девицы семенят в большие здания «Страховой и Трастовой компании Титл» и «Национального банка Крокера», спеша пробить табели до восьми часов.

В окно мне видно, как грузятся два автобуса для прессы Макговерна. Пресс-секретарь Кирби Джонс стоит у дверей автобуса № 1, загоняя внутрь двух похмельных телеоператоров CBS – как современный Ной козлов в ковчег. Кирби отвечает за то, чтобы толпа журналистов и телевизионщиков Макговерна была довольна, считала, что ее достаточно обхаживают, и сообщала всему миру то, что Макговерн, Манкевич и другие крутые мальчики хотят увидеть в сегодняшних теле-новостях и прочитать в завтрашних газетах. Как любой хороший пресс-секретарь, Кирби готов признать, что его любовь к Чистой Правде зачастую умеряется обстоятельствами. Его работа – убеждать прессу, что каждое слово кандидата сей момент высекают на каменных скрижалях.