«Чудовищное и отвратительное московское убийство Иванова, — писал Достоевский, — безо всякого сомнения, представлено было убийцей Нечаевым своим жертвам «нечаевцам» как дело политическое и полезное для будущего «общего и великого дела». Иначе понять нельзя, как несколько юношей (кто бы они ни были) могли согласиться на такое мрачное преступление. Опять-таки в моем романе «Бесы» я попытался изобразить те многоразличные и разнообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же чудовищного злодейства. Вот в том-то и ужас, что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе никогда мерзавцем!»[505]

В первых числах января 1870 года Достоевский приступил к роману на злободневную тему об убийстве студентами Земледельческой академии своего однокашника. По мере работы и углубленных размышлений о случившемся роман менялся, под влиянием изменявшихся взглядов автора менялись герои. Достоевский работал над романом и сомневался — следует (следовало) ли ему писать этот роман, не навредит ли он, не прославит ли нечаевщину.[506] Не навредил, но и не принес ощутимой пользы — российское революционное движение пошло по пути нечаевщины, но и власти, боровшиеся с противоправительственными сообществами, также пошли по пути нечаевщины. Нечаевщина заразительна.

Раскрытию прототипов героев романа «Бесы» посвящены многочисленные исследования,[507] и мы не будем здесь заниматься их пересказом. Остановимся на судьбах нечаевцев, участвовавших в убийстве Иванова.

Одной из самых колоритных личностей среди нечаевцев следует признать Ивана Гавриловича Прыжова. Писатель и книговед С. Ф, Либрович вспоминал о нем:

«Это было в 1867 году. В книжный магазин М. О. Вольфа вошел невзрачной наружности человек, лет 40–45, одетый в рубище, и, показывая толстую, исписанную крупным почерком рукопись, обратился к М. О. Вольфу с вопросом:

— Не купите ли вы у меня вот эту «штуку» для издания?

Маврикий Осипович с удивлением посмотрел на странного «продавца рукописи» и, сомневаясь, чтоб этот оборванец мог быть автором ее, спросил, кому принадлежит рукопись.

— Это мой труд, — ответил посетитель. — Он заключает в себе историю кабаков в России.

Странная тема, равно как и странная личность заинтересовали М. О. Вольфа. Он принял рукопись для просмотра, обещал дать ответ через две недели и спросил у своеобразного писателя адрес.

— Адрес? — произнес загадочно тот. — Этого я указать не в состоянии. Сегодня я в ночлежке, а завтра, быть может, выгонят оттуда».[508]

Отец Прыжова — из крестьян, сорок три года прослужил писарем в московской Мариинской больнице для бедных, там же, в правом ее флигеле, 30 октября 1821 года родился Федор Михайлович Достоевский, обе семьи жили при больнице. «Последнего (Ф. М. Достоевского. — Ф. Л.) я помню немного, — писал Прыжов, — когда мне было лет шесть-семь. Итак, из Мариинской больницы суждено идти в Сибирь двоим, Достоевскому и мне».[509]

Жизнь Прыжова складывалась из вереницы мелких невзгод и катастрофических несчастий. Исключительно способный, но слабохарактерный юноша обратил на себя внимание университетских профессоров, но на словесный факультет Московского университета принят не был, учился на медицинском факультете, не окончил, поступил в Гражданскую палату экзекутором с нищенским жалованьем, занимался самообразованием, прирабатывая писанием статеек и очень хороших книг.[510] Сохранилась колоритная зарисовка о визите профессора Н. И. Стороженко к Прыжову на его службу:

«Придя довольно рано, Н. И. [Стороженко] узнал, что Прыжова еше нет; он сел, его поджидая. Через некоторое время внизу хлопнула дверь. Сидевшие в комнате подчиненные экзекутора, как по команде, поднялись с места, выстроились в два ряда, а один из них, подняв огромный гроссбух, вышел вперед к двери. Внезапно с шумом распахиваются двери присутствия, и в них появляется сам начальник в шубе, шапке и калошах. Предводитель поднимает горе (вверх. — Ф. Л.), наподобие диакона, гроссбух и густым басом провозглашает: «Экзекуторство твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем всегда, ныне, присно и во веки веков». — «Аминь», — отвечает приветствуемый. — «Здорово, ребята!» — «Здравия желаем, ваше экзекуторство». Театральным жестом начальник сбрасывает шубу на руки курьера, подходит к столу, где уж были приготовлены графинчик и закуска, наливает рюмку, поднимает ее вверх и с тем же приветствием, которому хором по-прежнему отвечают подчиненные, выпивает и с величавым жестом оканчивает: «угощайтесь». И такая сцена повторяется изо дня в день».[511]

Служба экзекутора продолжалась недолго, в 1867 году Гражданскую палату закрыли. С горя Прыжов пытался утопиться в Патриаршем пруду, но его вытащили. По протекции поступил в частную железнодорожную контору, но не прижился. В «Народной расправе» сорокалетний Иван Гаврилович оказался случайно — не нашел в себе сил сопротивляться натиску Нечаева. Во время следствия по просьбе защитника К. К. Арсеньева Прыжов написал «Исповедь».[512] Приведу из нее извлечение:

«Перед арестом было у меня два обыска, — один нечаянный, сделанный полицмейстером Полем, другой перед самым арестом — и в оба раза ничего не нашли… Арестовали вечером. Добрый друг, не покидавший меня целую жизнь, была моя собака Лепорелло, старая и слепая, подарок доброго приятеля Виктора Касаткина, запутанного Кельсиевым и умершего изгнанником неизвестно за что в Женеве, (Что он погиб — не беда: люди будут, но жалко, что с ним погибла его добрая библиотека по истории России.) Лепорелло спал за печкой. Частный пристав вытащил его оттуда за шиворот и со всего размаха кинул его середь комнаты. Собака болезненно завыла и ушла; вой ее с тех пор преследовал меня день и ночь, а собаку я больше не видел: она без меня умерла. Взяли меня, не сказавши, куда ведут, без халата, без белья, без чаю…