Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будущий академик драл по 10 рублей за картинку, но всё равно окупилось. Полтинник Саша заработал. А со всех четырех производств — больше двухсот рублей. Учитывая, что это за неделю, совсем неплохо. А впереди ещё Пасха…
Саша завел толстую тетрадь в картонной обложке, написал на ней маркером «Бизнес» и разделил закладками на четыре части. Тетрадь начала быстро заполняться расчетами.
На масленичной неделе его, конечно, занимал не только бизнес. С четверга начиналась широкая Масленица, и все уроки как-то само собой прекращались. И начинались гуляния.
Утром бывали детские балы, на которых Саша по-прежнему не решался танцевать, зато на обед подавали блины с икрой, вареньем, сметаной и грибами. А после все шли кататься на горках, смотреть представления в балаганах и цирках, скачки на тройках с бубенцами и кулачные бои. Причем образованная публика наравне с народом участвовала во всех безумствах, разве кроме последних.
Под гулянья с «соизволения государева» были отданы центральные площади: Дворцовая, Сенная, Театральная и Петровская. Возле Адмиралтейства выстроили качели нескольких видов: на длинных веревках с деревянной перекладиной для одного человека, на веревках, но с доской для двоих, на которую надо было вставать и качаться стоя и так называемые «круглые», похожие на небольшое колесо обозрения, только деревянные сиденья вместо кабинок.
Рядом с качелями выросли шатры балаганов, называемые «сараями для комедий» с короткими получасовыми спектаклями от кукольников и фокусников до сказок, басен и трагедий. С силачами и акробатами между представлениями.
Здесь разливали пахнущий гвоздикой и корицей медовый сбитень, прямо на улице пекли блины или выносили из соседних трактиров. Публика была, мягко говоря, навеселе. И водкой пахло гораздо больше, чем пряностями и медом.
Оттон Борисович Рихтер, сопровождавший Сашу с Никсой, не преминул заметить:
— Один итальянец, побывавший в Москве при Иване Грозном, писал, что Масленица отличается от карнавала только тем, что в Италии излишнего буйства не допускает полиция, а в России она пьет вместе со всеми.
— Ты смотришь на все так, словно никогда не видел, — заметил брат.
— Я и не помню ничего, — признался Саша. — Вроде чучело какое-то должны сжигать…
— Обязательно, — кивнул Никса.
И правда потуги восстановить масленичные гуляния образца 21 века выглядели бледной копией окружающего разгула.
Горки выстроили не только на Неве, но и в Таврическом саду. Так что здесь Саша, который гораздо увереннее чувствовал себя на коньках, чем в танцевальном зале, не упустил своего.
Тем более, что Жуковская была здесь.
С горок катались на санях. Кавалер устраивался впереди, ставил коньки на лёд и управлял транспортным средством, а дама садилась за ним на подушечку и обнимала его за плечи, так что он чувствовал её дыхание.
Честно говоря, Саша опасался, что с непривычки к подобной развлекухе опрокинется вместе с Александрой Васильевной, но обошлось. Они слетели с горы прямо на лёд канала и пронеслись под мостом.
Жуковская раскраснелась, светлый локон выбился из-под шляпки, изо рта пошёл пар.
Потом они катались на коньках, и Саша читал Гейне на немецком и просил исправлять произношение.
Жуковская смеялась без всякого стеснения.
— У вас с Никсой разделение труда, — заметил Саша, — цесаревич смеется над моим французским, а вы, Александра Васильевна, — над немецким.
— Кто взял на себя английский? — поинтересовалась Жуковская.
— На это способен только Шау! Говорит, что у меня произношение, как у поденщика с Лондонской окраины. Остальные и до матросов недотягивают.
В воскресенье соломенное чучело Масленицы привезли на тройке на Дворцовую площадь, и прямо на площади зажгли огромный костер. Кроме чучела туда полетели остатки блинов и прочих масленичных яств. А как же? С понедельника Великий пост.
Колокол ударил к вечерне. Публика поутихла и разошлась по церквям.
После службы был вечерний чай в узком кругу семьи. По случаю Прощенного воскресенья все попросили у всех прощения. Последним встал папа́ и сказал:
— Я тоже прошу всех меня простить.
— Бог простит! — отозвались родственники.
После ужина царь подозвал Сашу к себе.
— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал он. — И поговорим по дороге.
Шли куда-то в сторону Эрмитажа.
— Ты знаешь, что Жуковская тебе не равная? — поинтересовался папа́.
— Александра Васильевна помогает мне с немецким, — сказал Саша. — Абсолютно ничего предосудительного.
— И только?
— Еще мы говорили о литературе: я ей пересказывал английские баллады, а она мне — немецкие. И она исправляла мне произношение, когда я читал ей Гейне.
— А потом Женя Лейхтембергская убежала с катка и чуть не замерзла.
— Она слишком остро всё воспринимает. Бабушка меня предупредила, что в православии двоюродная сестра не может стать невестой. Жуковская ведь мне тоже сестра?
— Почему?
— Потому что брат Александры Васильевы Павел — твой крестник.
— Нет. Духовное родство возникает только между духовным отцом и духовным сыном, к родственникам по крови это не имеет отношения.
— Кстати, я организовал поиски Жени.
— Да, все заметили. Не сомневаюсь, что совесть у тебя есть. Поэтому запомни, что, если вдруг вы с Жуковской не только пересказываете друг другу баллады, это может плохо кончится. Не для тебя, для неё. Удалят от двора, как уже было со многими. А она — сирота. Голодовку объявишь?
— Я держу себя в руках, — сказал Саша.
Неизвестная Саше часть дворца. Кажется, она называется «Фаворитский корпус».
Они подошли к двери.
И царь открыл её.
Глава 27
За дверью обнаружилась полукруглая комната в стадии ремонта. Неотделанные стены, покрытый бумагой пол и два окна.
Саша обернулся к царю и посмотрел вопросительно.
— Ты хотел отдельную комнату, — сказал папа́. Будет твоя, как только закончим ремонт.
— Супер! — искренне сказал Саша.
Одно окно смотрело на угол Зимнего дворца. Второе выходило на Миллионную улицу. Внизу горели фонари, отражаясь в окнах дома напротив.
— Третий этаж? — спросил Саша.
— Четвертый, — сказал царь. — Пойдём!
И открыл следующую дверь.
За ней была еще одна комната с прямыми стенами и видом на улицу.
— Две комнаты! — поразился Саша. — Это даже больше, чем я хотел.
— Кабинет и спальня.
— А проект уже есть?
— Мари… Мама́ твоя этим занимается. Архитектор Штакеншнейдер, который
