Я эту фигню слушал-слушал, как они умно рассуждают, что без телерекламы мне на выборах ничего не светит, и похихикивать начал, то про себя, то вслух. Но в конце концов скучно мне с ними стало, и я взял да с тоски упился вусмерть. Даже не помню, как меня потом домой транспортировали.

Но кантовали при транспортировке, видно, изрядно, поскольку на следующее утро я чувствовал себя что набитый по самую завязку севрским фарфором посудный шкаф, который несколько раз неудачно роняли. Каждое движение отдавалось в черепушке звоном вдребезги разбитой посуды, и эти осколки никак не удавалось в целостную картину сложить.

Сердобольная Алиска мечется вокруг меня, охает, ахает, руками всплёскивает, а мне кажется, что это монстр какой-то многорукий у кровати с небывалой скоростью мельтешит: то компресс мне на голову кладёт, то рассолом огуречным отпаивает. Мычу я этому монстру: «Водки дай!» — но ни фига он меня не понимает, настолько скорости восприятия действительности у нас разные. Мне аханье Алиски щебетом ультразвуковым слышится, словно при запредельной скорости перемотки магнитофонной ленты, а до неё, наверное, слова мои лишь стоном протяжным доходят.

К счастью, Сашок в комнате нарисовался. Увидел он такое дело, но не тривиальным образом меня на ноги поднял, а лечилу вызвал. Тот мне гадость какую-то в вену ввёл, и минут через десять я более-менее в себя пришёл. Хруст осколков в черепушке прекратился, комната раскачиваться перестала, а монстр многорукий, мельтешащий, в Алиску бледную, за меня душой неподдельно страдающую, обратился.

Сажусь я на кровати, ноги дрожащие на пол спускаю.

— Водки, — хриплю желание заветное, — дайте!

— Обойдёшься, — жёстко обрезает Сашок. — Ты сейчас трезвый нужен — съёмочная группа с телевидения приехала, будет клип о тебе снимать.

— Может, назавтра перенесём? — выдыхаю голосом замогильным.

— Нет, — стоит на своём скалой непоколебимой Сашок. — Пробуешь в депутаты пролезть, привыкай к обязательности. А если бы у тебя, к примеру, встреча с членом палаты лордов Великобритании на сегодня назначена была? Тоже назавтра перенёс бы?

— Сейчас вам легче станет, — утешает лечила и Алиске советует: — Кофе крепкий ему организуйте и завтрак лёгкий, без жиров и сладкого. Во избежание.

— Вначале душ! — головой протестующе мотаю.

— Можно и душ, — соглашается лечила.

Села со мной рядом на кровать Алиска, руку мою себе на плечи закинула, за торс обхватила и, подняв, что пёрышко, в ванную комнату потащила. Наша баба, русская, хрен бы какая заграничная со мной так валандалась.

Завела в ванную, под душ усадила, поинтересовалась ласково, сердобольно:

— Боренька, тебе какую водичку пустить — горячую или холодную? А может, тёпленькую сделать?

— Никаких тёпленьких, — бормочу. — Сам еле тёпленький… И ту и другую, но попеременно.

Искупала она меня что дитё малое, побрила аккуратненько, махровой простынёй вытерла насухо.

— Вот теперь, Боренька, ты у меня что огурчик свеженький выглядишь. Можно и по телевизору показывать, — говорит довольно и в гостиную ведёт.

А там уже Пупсик хлопочет, кофе наливает, сухарики поближе пододвигает.

Глянул я на него взглядом тяжёлым: что ж, мол, ты мне не помог? А он телепатически и отвечает: «Сами, Борис Макарович, запретили без вашего на то разрешения в вашу личную жизнь вторгаться».

Хотел я ему возразить: «Какая-такая личная жизнь, когда речь о здоровье моём пошатнувшемся идёт?» — но вовремя передумал. Пусть уж лучше лечила в таких случаях меня на ноги ставит, чем Пупсик опять в психику вторгаться начнёт. Аж передёрнуло всего, как «медовый месяц» с Алисочкой в памяти всплыл.

Выпил я пару чашек кофе и вроде даже соображать что-то начал. И на хрена я, думаю себе, во власть полез? Это же теперь каждое утро с бодуна меня будут наркотиками пичкать, а опохмелиться никто не поднесёт. Скотская, надо понимать, жизнь у политиков, ежели она по утрам с реанимации начинается. Небось, и секс у них на искусственное осеменение заменён…

Выпил я с досады третью чашку кофе и Сашку говорю обречёно:

— Запускай своих киношников…

И началось. Что аггелы они на меня налетели и ну одевать да марафетить: глаза подводить, причёску волосок к волоску укладывать, щёки румянить, даже губы помадить, будто «голубому» какому. Попробовал я от них отбиться — мол, хочу перед своими избирателями в естественном обличье предстать, да куда там! Никто меня и слушать не думает, лишь вскользь кто-то бросает, что все политики такой макияж перед съёмками проходят, чтобы мордам своим значительности да привлекательности придать.

А тут ещё Сашок рядом стоит и на путь истинный наставляет:

— Терпи, раз депутатом стать захотелось. Знаешь, машина есть такая — в своё время на всемирной выставке её демонстрация фурор небывалый произвела? Всем машинам машина! Берут высокопоставленного человека, вкладывают в неё, машина гудит-работает и через некоторое время из себя дерьмо выплёвывает. Или, наоборот, вкладывают в неё дерьмо, погудит-пофырчит машина — когда глядишь, человека полёта высокого, вплоть до президента, из себя извергает. И знаешь, как машина эта называется?

— Как? — спрашиваю, поскольку голова хоть от наркотиков и светлая, но судить-рядить да гадать всё-таки затруднительно.

— Телевидение. Четвёртая власть — она, может, поважнее первых трёх будет, поскольку имидж политика целиком от неё зависит. Да что там имидж! Перевороты в стране сейчас не пушками, а телевидением делаются. Скажут по «ящику», что президент — это гордость нации, значит, так оно и будет. Или что капитализм есть лучезарнейшая мечта всего человечества — глядишь, а все уже «ура!» вопят и чепчики в небо шпуляют. Так что терпи, если из дерьма вылезти хочешь и человеком стать желаешь.

Глянул я на себя в зеркало, что из меня гримёры сотворили, и в осадок полный выпал. Хлыщ ещё тот получился — только в рожу такому плевать. Вот уж, действительно, из грязи да в князи. Но всем вокруг нравится, Сашок тоже головой довольно кивает, а Алисочка, так та ва-аще чуть кипятком не писает — какого мужа-красавчика ей сотворили! Потому не стал я возражать да кочевряжиться — а вдруг и взаправду человеком сделают? Лишь бы быстрее всё закончилось, думаю, чтобы водки выпить можно было.

Хрена с два быстро всё кончилось. День целый меня перед телекамерой мурыжили. То в кабинете интервью раз пять записывали, то в парке во время прогулки «беседовали» по сценарию, от «а» до «я» расписанному, а то вздумалось режиссёру нас с Алиской во время игры в теннис для потомков запечатлеть. Я было артачиться вздумал, мол, никогда ракетки в руках не держал, да и желания такого нет, однако режиссёр на своём настоял.

— Вы, — говорит, — не переживайте и в голову ничего дурного не берите. Играйте в теннис как бог на душу положит, а мы потом так смонтируем, что победитель Уимблдона на экране в подмётки вам годиться не будет.