Стремительная модернизация общества и характерные для эпохи 1960-х антиисторические настроения отодвигали Павлика на второй план. Это порождало разнообразные, иногда комичные попытки «осовременить» его образ, чтобы вернуть ему былое значение. Например, в конце августа 1962 года (к тридцатилетнему юбилею Павлика) «Пионерская правда» напечатала рассказ об одном пионере из Белоруссии — Павлике Морозове образца 1960-х, которого якобы убили за попытку разоблачить деятельность баптистской секты[231]. Эта история служит еще одной иллюстрацией того, как при появлении в обществе подозрительной социальной группы пропаганда запускает в ход легенду об убийстве ребенка.

Образ «нового» Павлика в качестве борца с «религиозными предрассудками» не противоречил исходному. Даже удивительно, что иконоборчество и отрицание Библии не фигурировали в ранних версиях легенды, настолько типичными были антирелигиозные убеждения для стереотипа юного активиста тех лет. Эти мотивы отразились только в одной интерпретации истории Павлика — в «Бежином луге» Эйзенштейна. Как бы то ни было, если в рассказе о белорусском «потомке» еще сохранялись основы архетипа, то появившаяся через несколько дней, непосредственно в годовщину смерти Павлика еще одна публикация осовременивала миф настолько, что практически полностью подрывала его основы. Кем бы стал Павлик, — задавался вопросом автор статьи, — если бы он дожил до наших дней? Металлургом-ударником, колхозником или, может быть, учителем?[232] Такие произвольные спекуляции могли возникнуть только в новую эпоху, когда гибель мальчика представляла собой не трагическую неизбежность, как это было во времена зарождения легенды, а трагическую утрату, что далеко не одно и то же.

В 1930-е годы Павлик прошел путь от одного из пионеров-героев эпохи коллективизации до самого главного из них. Оттесненный в годы войны, он возродился в начале 1950-х. В 1960—1970-е годы публикации, посвященные Павлику, участились, и слава его продолжала жить, но он вернулся к исходному статусу «одного из многих» пионеров-героев. Песня 1970-х годов «Здравствуй, Морозов» свидетельствует об этом со всей очевидностью. В тексте, положенном на быстрый марш с барабанами и французскими рожками, подражающими звучанию пионерского горна, утверждалось, что Павлик будет жить вечно: «Мы знаем, мы верим, ты с нами сейчас». У молодежи постсталинской эпохи эта формулировка ассоциировалась с известной строкой «Ленин всегда с тобой» — из песни о вожде, умершем в далеко не юном возрасте и давно канувшем в прошлое. Этот эффект усиливал впечатление, что Павлик задвинут глубоко на полку истории.

Что бы ни думали о Павлике дети 1930—1940-х годов, они, безусловно, хорошо знали, кто он такой и что он сделал. После смерти Сталина, несмотря на усилия учителей, многие школьники помнили только его имя. Женщина, работавшая в Свердловском историческом музее в послесталинские времена, вспоминает, что получала от школьников мешки писем, которые начинались фразой: «Я хочу стать как Павлик Морозов». А следом обычно задавался вопрос: «А где я могу узнать, что именно он сделал?» Иногда сами учителя путали факты или специально их искажали, чтобы представить героя в более привлекательном виде: так, одна женщина, родившаяся в конце 1970-х, вспоминает, что в младших классах школы ей говорили, будто Павлик раскрыл сотрудничество своего отца с фашистами во время Великой Отечественной войны.

Свидетельства, собранные после коммунистической эры, рисуют сумбурную картину, отображающую роль и значение Павлика. В 2002 году, в семидесятилетнюю годовщину со дня смерти Павлика Морозова, из 500 опрошенных москвичей от восемнадцати лет и старше 50% либо вообще не помнили, что он сделал, либо считали его пионером-героем Великой Отечественной или Гражданской войны. Подробный опрос информантов, рожденных после 1945 года, также показал высокую степень неточности их знаний легенды или хотя бы ее подробностей. Например, один образованный и политически грамотный ленинградец (1967 г.р.) на вопрос, заданный летом 2003 года, что он помнит о Павлике Морозове с детских лет, ответил: мол, в детстве не слышал о нем вообще ничего и узнал о пионере-герое только из книги Юрия Дружникова в 1991 году, хотя наверняка ему рассказывали о Павлике в школе или в пионерском лагере.

Еще примечательнее другое: чувства, которые вызывает имя Павлик Морозов у поколения послесталинской поры, можно назвать какими угодно, только не положительными. Один ленинградский рабочий о самом Павлике мало что помнил, но при этом точно знал, что ему не нравилось в культе Павлика: «Ну, (усмехается. — К.К.) Павлик Морозов — это классика! Это… это… это менталитет! Это вбивалось в башку!» Аналогичным образом при опросе в 2003 году из 500 респондентов 0,9% заявили, что они могли бы повторить подвиг Павлика, 62,6% утверждали, что не поступили бы так ни при каких обстоятельствах, остальные 36% или затруднялись ответить, или отвечали: «в зависимости от ситуации».

Такие безразличие и цинизм в адрес героя объясняются не только концом советской эпохи. Признаки высокой степени дистанцированности от юного доносчика-энтузиаста появились еще в поздний период советской эры. Как и у предыдущих поколений, доносительство, согласно законам двора, детьми не приветствовалось. Мужчина из Перми (1949 г.р.) хорошо помнит чувство внутреннего отторжения, возникшее у него, когда он впервые услышал историю про Павлика: