Версий много; эта кажется проливающей больше света на поэзию Хьюза, чем Шекспира.

* * *

Поколения шекспироведов потрудились над установлением реальных прототипов и жизненных ситуаций за перипетиями сонетного сюжета. Документов по-прежнему нет и не предвидится. Гипотезы остроумны, косвенные свидетельства разнообразны, они много говорят об эпохе, предлагают целую галерею лиц шекспировского времени, извлекая их из небытия. Отказывая им в праве войти в шекспировскую биографию, как будто сталкиваешь их обратно — в забвение. Но делать нечего, поскольку догадки противоречат друг другу и взаимно исключаются.

В отношении двух кандидатов на роль адресата и юного Друга — Саутгемптона и Пембрука — отказывать особенно трудно (так много наработано, столько затрачено усилий!), но невозможно пойти по пути, проторенному Агафьей Тихоновной при составлении портрета идеального жениха. Выбирать приходится. И сделать это нужно в пользу старейшей и наиболее очевидной версии — граф Саутгемптон.

Невозможно себе представить сонеты вне шекспировского творчества первой половины 1590-х, как невозможно себе представить это творчество без сонетов. Сонеты писали все вокруг Шекспира и многие внутри его пьес. Получается, что персонажи писали, а автор по какой-то причине откладывал сонеты на неопределенный срок, вероятно, давая время подрасти Уильяму Герберту (еще даже не получившему титул графа Пембрука).

Те, кто стоит на его стороне, обращают внимание на богатый слой перекличек между сонетами и пьесами 1597— 1598 годов. Это естественно, поскольку после сонетов язык поэзии стал языком драматургии, вошел в него, вначале, быть может, еще не растворясь, а сохраняя свою отдельность и узнаваемость. В более ранних пьесах, вплоть до «сонетной трагедии» «Ромео и Джульетта», язык поэзии выступает как объект обсуждения, как нечто еще инородное, игровое; вместе с новой любовью персонажи примеривают его: к лицу или нет? Так было почти во всех ранних комедиях. В первой половине 1590-х вместе со своими персонажами автор учился правилам любовной игры, отчасти принимая их, отчасти высмеивая и переделывая. Не только в комедиях, но даже в хронике — «Эдуард III»! Так неужели бы он отказал себе в том, чтобы заговорить на этом языке от первого лица?

Одна из причин привлекательности, которой обладает Пембрук, — возможность, по крайней мере, предположить имя Смуглой леди. Пусть даже оно звучит неубедительно, но рядом с Саутгемптоном никого на эту роль нет. Эта героиня неразличима в его жизненных обстоятельствах. По-русски она зовется Смуглой леди, по-английски она буквально — Темная (Dark) во всех возможных смыслах этого слова, к которым не будет большой натяжкой добавить — ее неразличимость, невысветленность. Где встретил свою любовь-ненависть Шекспир, испытывающий к ней любовь-похоть, к себе — ненависть за эту любовь? Что здесь от жизни, что от антипетраркистской роли, намеченной до Шекспира в образах черноглазых красавиц?

У Шекспира она — замужняя дама, не только не обеспокоенная нравственными соображениями, но, кажется, вовсе не знакомая с ними. Она не просто «ступает по земле», но не поднимает глаз к небу. Ее любовь может показаться раем (поскольку это любовь), но ведет она исключительно в ад (129). Это бытовое богословие в шекспировскую эпоху никто бы не затруднился перевести на язык любви-похоти.

Пожалуй, если и можно ожидать документального свидетельства об этой любви от современников, то скорее всего в жанре анекдота, подобного тому, что был записан о Шекспире в роли Вильгельма Завоевателя. И был ли он в свою очередь побежден графом Саутгемптоном, история умалчивает.

Язык сонетов изменил язык шекспировской драматургии. Впервые на английской сцене ее автором стал великий поэт — и научил своих героев чувствовать так, как прежде умели только в высокой поэзии. Впрочем, и опыт драматурга не был лишним для автора сонетного сборника, никогда прежде не игравшего таким разнообразием жизненных ситуаций, вызывающих безусловное доверие и побуждающих поколения читателей и комментаторов ступать на опасный путь, — усматривать за каждой из них биографические факты.

Театральный Лондон изменился до неузнаваемости.

Сошли со сцены драматурги-остромыслы — кого-то не было в живых, кто-то отошел от театра. Поумирали и некоторые покровители трупп, а сами труппы распадались, соединялись, меняли состав. Выживали по мере сил.

Еще не было ясно, откроется ли осенью 1594 года новый сезон, а город уже нанес театральному делу упреждающий удар. Лорд-мэр Лондона сэр Джон Спенсер, пуританин и противник нечестивых развлечений, направил жалобу в Тайный совет. Насильственная точка в истории английского ренессансного театра могла быть поставлена за 50 лет до того, как его закроют пуритане во время революции. Спасало то, что у сторонников театра имелся неопровержимый аргумент в противостоянии с отцами города, неизменно враждебными, — театр необходим для развлечения королевы. Попытка возражать граничила с государственной изменой.

Право играть в Лондоне и при дворе оставили за двумя труппами. Остальные должны были довольствоваться поездками по стране или испрашивать специальное разрешение. Документ, принятый в мае 1594-го, не сохранился, но на него нередко ссылались в последующие годы.

Покровительствовать труппам, которые поделили между собой театральный Лондон (это состояние дел называют дуополия), доверили двум высшим сановникам, членам Тайного совета: лорду-камергеру и лорду-адмиралу. С труппой первого из них на всю последующую жизнь в театре связал себя Шекспир.

Каждая из трупп была прикреплена к своему зданию. Это было новшеством и шагом в профессионализации театрального дела. Труппа лорда-камергера играла в дряхлеющем «Театре» и арендуемой рядом с ним «Куртине», люди лорда-адмирала—в двух зданиях на правом берегу Темзы: в «Розе» и неудобно расположенном в силу своей удаленности «Ньюингтон-Баттс». Здание «Розы» принадлежало Филипу Хенслоу Здание «Театpa» — его строителю Джеймсу Бербеджу, уже десять лет связанному с лордом-камергером. Сохранилось свидетельство лорда-мэра Лондона, относящееся к 1584 году, в котором он говорит о беспорядках в здании «Театра», по поводу чего был арестован и доставлен к нему владелец Бербедж, упрямствовавший и ссылавшийся на то, что он — из слуг лорда-камергера.

Лорду-камергеру и по должности полагалось присматривать за актерами. Если всё в королевском обиходе, «что ниже лестницы»: обеспечение едой и теплом, работа кухни, — находилось в ведении лорда-стюарда, то всё, «что выше лестницы», подчинялось лорду-камергеру Круг его обязанностей составляли размещение королевской особы, гардероб, часовня, прием гостей и развлечения. Именно он принимал присягу на верность короне от актеров придворной труппы. Ему непосредственно подчинялся распорядитель празднеств, лицензировавший пьесы для постановки.