Мой маленький сын был подвержен припадкам, после которых становился очень слаб; весь тот год я боялась оставлять его нянькам. Он находил успокоение лишь со мною и становился столь печален, когда я даже намекала на мое возможное отсутствие, поэтому я не решалась покидать его.

Жара в июле была очень сильной, и я сидела возле кроватки сына и думала о любви к своему мужу и о том, как важен когда-то для меня был Роберт, и как мысли о нем занимали всю мою жизнь. Тогда я предполагала, что эта любовь продлится вечно, и даже теперь еще я не была от нее свободна. Если бы мы могли жить с ним без тени королевы, постоянно нависающей над нами, я уверена, что наша жизнь стала бы историей любви века. Увы – мы были втроем. Мы были с нею вместе там, где надо бы быть вдвоем. Ни один из нашего трио не в силах был пожертвовать своей гордыней, своими амбициями, своим самолюбием. Если бы я могла быть слабохарактерной, покорной женой, какой, вероятно, была Дуглас Шеффилд, все было бы проще. Я бы обожала мужа, держалась бы в его тени и позволяла ему дарить королеве свое внимание, свою любовь в интересах карьеры.

Но я не могла быть такой; я знала, что рано или поздно станет ясно, что я не потерплю существующее положение.

А теперь наш ребенок был в опасности, и я думала о том, что когда он умрет, – я опасалась что так и будет, – связь моя с Робертом Дадли станет слабее.

Когда я послала гонца сказать Роберту о состоянии сына, ответ Роберта был немедленным. Он приехал, и я не смогла устоять, чтобы не сказать:

– Все-таки ты явился. Она позволила тебе?

– Я бы приехал, если бы она и не позволила, – ответил он. – Но она очень озабочена. Как наш мальчик?

– Очень болен, я боюсь. Мы вместе прошли к ребенку.

Он лежал в кроватке и выглядел маленьким, тщедушным во всем том великолепии, которым я окружала его. Мы опустились на колени возле кроватки, я держала одну руку ребенка, он – другую, и я заверила малыша, что мы останемся с ним столько, сколько он захочет.

Он в ответ улыбнулся, и пожатие маленьких горячих пальцев моей руки наполнило меня таким чувством, что я едва вынесла это.

Пока мы смотрели на него, он тихо скончался, и наше горе было столь велико, что мы только и могли, что вцепиться друг в друга и обливаться слезами. В то время не было гордых и амбициозных Лейстеров – были только двое сломленных горем родителей.

Мы похоронили его в часовне Бошам в Уорвике, и над его гробом была установлена статуя младенца, возлежащего в длинной рубашонке; на гробнице высечена дата его смерти.

Королева послала за Робертом и оплакивала вместе с ним его потерю, сказав, что это и ее потеря. Ее симпатия и сочувствие, однако, не распространились на мать усопшего младенца. Она не послала мне ни слова. Я все еще была в опале.

То был год катастроф для нас, ибо вскоре после смерти моего ребенка появился совершенно непристойный памфлет.

Я обнаружила его в своей спальне во Дворце Лейстера, и поняла, что кто-то положил мне его с определенной целью. То было впервые, когда я узнала о его существовании, но вскоре уже весь двор, вся страна читали этот памфлет.

Мишенью был Лейстер. Как его ненавидели! Не было другого такого человека, который вызывал бы столько ненависти и зависти. Он опять поднялся в положении, и уже казалось, что никто не сможет быть выше него. Любовь королевы к Лейстеру была столь же стойкой, как и ее любовь к власти. Роберт был самым богатым человеком в королевстве; он щедро сыпал деньгами, но часто бывал в долгах; это означало лишь то, что тратил он более, чем мог добыть. Он был всегда рядом с королевой, и многие говорили про него, что он уже почти король – только без имени.

Ненависть к Лейстеру была ядовитой.

Я глядела на маленькую книжицу, озаглавленную «Копия письма, написанного рукой Магистра искусств Кембриджского университета».

На первой странице мне попалось на глаза имя мужа.

«Всем известно, что любовь Медведя – только к собственному брюху…» – прочла я, и мне стало ясно, что медведь» – это Роберт. Далее следовал отчет о взаимоотношениях Роберта с королевой. Что бы она сказала, если бы увидела это? – подумала я. А затем шло… перечисление его преступлений.

Конечно, была здесь и Эми Робсарт и, если верить памфлету, Роберт нанял некоего сэра Ричарда Верни для убийства жены с целью развязать себе руки для женитьбы на королеве.

Был упомянут и муж Дуглас Шеффилд, про которого говорилось, что он умер от яда, вызвавшего катар легких. Я с замиранием сердца ждала, что будет дальше, так как мое имя не могло не появиться в памфлете. Вот и оно. Говорилось, что Роберт соблазнил меня, пока мой муж был в отъезде, а затем, когда я была беременна, мы уничтожили ребенка и уж потом он отравил и моего мужа.

Было впечатление, что каждый, умерший при таинственных обстоятельствах, был отравлен Робертом. Жертвой был назван даже кардинал Шатильон, который грозил, что обнародует факты предотвращения Робертом брака Елизаветы с д'Анжу.

Доктор Джулио был упомянут как помощник Лейстера: его знания ядов использовались Робертом в его черных делах.

Я была поражена, я читала и перечитывала. В этой книге столь многое могло быть правдой, но все портили абсурдные преувеличения и обвинения. С другой стороны, это был больной удар по Лейстеру, и та манера, в которой его имя упоминалось радом с именем королевы, могла создать очень неприятную ситуацию.

В течение нескольких дней памфлет, который был отпечатан в Антверпене, уже циркулировал по всему Лондону и по стране. Все говорили о том, что теперь называлось «Трактатом о деяниях Лейстера».

Приехал верхом Филип Сидни. Он сказал, что напишет ответ в защиту своего дяди. Королева отдала приказ в Совете, чтобы книга, которая, как она слышала со слов, была насквозь фальшивкой, была уничтожена. Но сделать это было нелегко, люди рисковали, но желали прочесть «Деяния Лейстера». Это было более интересно, чем написанный хорошим слогом ответ Филипа, в котором он вызывал автора, но тут же утверждал, что автор – трус и грязный сплетник, который не решится заговорить от своего имени, Филип добавлял в ответном трактате, что со стороны отца он принадлежит к древнему и благородному роду, однако почитает за честь быть Дадли по другой родственной линии.

Никакого толку от ответа Филипа не было. Книга пользовалась бешеным успехом; все темные истории, на которые в прошлом смели лишь намекать, были теперь преданы бумаге и к ним добавлены новые.

Не было сомнения в том, что в этом злосчастном году Роберт стал знаменитым человеком в Англии, но с дурной репутацией.

…Ко мне прибыла делегация и держала передо мной речь. Они предлагали мне, высказав много благодарности нашей королеве, абсолютную власть над всеми провинциями…

Лейстер – Берли

… Королева была столь недовольна вашим самочинным губернаторством без получения ее предварительного согласия, что я, хотя сам и считаю вашу миссию почетной и выгодной, не смог убедить ее, и Ее Величество не захотела слушать мою речь в вашу защиту.