– Что вы хотите этим сказать?

– Так, фантазирую. Культурфилософские домыслы дилетанта. Но один факт мне ясен. Вполне может быть, что мы стоим на пороге новой Европы. Наше время требует осмысления. Потребуется изменить самих себя, в том числе наши взгляды на юриспруденцию. Нынешний переломный момент требует осмысления, подчеркиваю это еще и еще раз.

Альберехт ничего не ответил, и они вышли в коридор.

Филлекерс тоже промолчал, возможно, он уже раньше успел воплотить произносимые слова в дела, так что теперь как раз и занимался осмыслением.

В конце концов они пожали друг другу руку, и словно на прощанье Филлекерс произнес:

– Лидер великой нации – не та тема, которую кто угодно может полоскать в газете, как ему заблагорассудится. Это мое искреннее убеждение.

Альберехт побрел к машине, низко опустив голову, затем сел в нее и уехал.

Душу его терзали сомнение и отчаяние. Что предпринять? У кого спросить совета? Господи, помоги. Я слышал, как он бормочет эти слова, но понимал, к своему огорчению, что он употребляет их в переносном смысле. В его безбожных устах «Господи, помоги» означает только одно: на всем свете я не знаю ни одного человека, который мог бы мне помочь.

Но вот чудо: его машина попала колесом в яму и от удара вдруг заговорило радио.

«… взять штурмом Афслёйтдейк пока что сорван. Север Роттердама еще в наших руках. Сухопутные войска сегодня ночью возвращены на нашу знаменитую Новую голландскую ватерлинию. Наши позиции в Ден Хелдере остаются в полной сохранности. В Брабанте обстановка неопределенности. Зеландия по-прежнему наша. Противовоздушная оборона, несмотря на недавние потери, находится в состоянии готовности. Несмотря на трудности, мы продолжаем бороться, потому что речь идет о независимости нашего народа, которой мы добились несколько веков назад под предводительством Оранских.

Да здравствует ее величество Королева!

Да здравствует отечество!»

Да здравствует отечество! Голос смолк, заиграла серьезная музыка.

ВДОЛЬ дороги валялись мотоциклеты с колясками, подстреленные и перевернувшиеся вверх тормашками. Мальчишки гудели в клаксоны, скручивали не разбившиеся зеркала. Один из мотоциклетов они даже подожгли, и теперь бросали в огонь старые коробки, газеты, ветки деревьев и ящики из-под ананасов, чтобы огонь горел как можно ярче.

Густой дым мешал смотреть. Альберехт снизил скорость, боясь кого-нибудь задавить: дети, увлеченные игрой, ни на что не обращали внимания. Отъехав от них уже на приличное расстояние, Альберехт продолжал ощущать один только запах горящей резины.

Отсюда до дома Мими с Эриком было минут пять езды.

Рядом с их виллой ни малейших признаков войны. Газон оставался идеально зеленым, садовые растения цвели так же дружно, как и три дня назад. При мысли о том, сколько событий произошло за минувшие дни во всей остальной стране, на глаза наворачивались слезы. Возможно, вся эта красота в скором времени тоже будет низвергнута узурпатором. Можно ли верить Филлекерсу, что правительство отбыло в Англию лишь на время, чтобы быть готовым ко всему и продолжать править от лица Нидерландов заморскими колониями? Он надеялся, что так оно и есть, но при этом думал с горечью: я могу в этом не участвовать, во мне они не нуждаются, мне можно остаться здесь.

– Ладно тебе, – сказал ему я. – Филлекерс – это серьезный высокопоставленный чиновник. Если бы он считал, что тебе действительно грозит опасность, он бы так не говорил. Если бы он думал, что страна вот-вот рухнет, он не был бы так оптимистичен.

– Стоп-стоп, – сказал черт, – откуда этот чиновник мог знать, какая именно опасность грозит Альберехту? Ему же неизвестна вся горькая правда?

Альберехт остановился у входа в сад, окружавший дом Мими с Эриком, но смотрел в противоположную сторону, на дом Лины, надеясь ее случайно увидеть. Это была белая вилла, с островерхой крышей. Оконные рамы покрашены в красный цвет, как и внутренняя сторона ставней, так что ставни, открываясь, расцвечивали внешность дома своей внутренностью. Плющ, обвивавший дом, дотягивался до красных водосливов. Лины нигде не было видно.

Да и почему она должна бы случайно показаться? Если у какого-то явления есть «почему», то оно уже не случайно. Случайность, шанс надо форсировать.

Про Сиси всяко надо забыть. Самое лучшее – никогда больше не пытаться с ней увидеться, хотя бы для того, чтобы не стоять перед ней с тяжелой мыслью: я храню тайну, о которой тебе нельзя знать.

Надо придумать предлог, чтобы пойти к Лининому дому и позвонить в дверь. Но сначала поговорить с Эриком.

Альберехт завел мотор, развернулся и въехал в сад, где остановился под цветущей сливой.

Вместо того чтобы направиться к входной двери, пересек газон и обошел дом. Там, за домом, наверняка сидит Мими под своим тентом, с книжкой в руке, рядом со столиком, на котором стоит чашка кофе, все тихо и мирно. Как будто она сама и все, что имеет к ней отношение, отделено невидимым стеклянным колпаком от остального мира, где рвутся бомбы, рушатся дома, седые чиновники ходят с досье под мышками и со слезами на глазах. Где испачканные грязью солдатские гимнастерки напитываются кровью из ран.

Мими не было на месте, на садовом столике даже не лежало скатерки, а тент опустил вниз все свои длинные руки.

Но большие двери, ведущие в гостиную, были открыты. Кто их открыл? Почему? Может быть, Мими уже вышла из дому, чтобы обосноваться с книжкой под тентом, но вспомнила, что забыла какую-то вещь, и вернулась в дом.

«Меня чуть что – охватывают дурные предчувствия, – сказал себе Альберехт. – Война. Даже такая невинная деталь, как нераскрытый тент напротив раскрытой двери, внушают мне мысли, от которых подступает комок к горлу».

По этому признаку видно, что началась война. Или, во всяком случае, что мысли выходят из-под контроля.

Альберехт вошел в комнату, и ему сразу бросилось в глаза, что все картины и гравюры, висевшие на стенах, исчезли. От масляных картин на обоях остались темные прямоугольники, а гравюры были просто вынуты из рам. Рамы висели на прежних местах. В каждой раме белело по карточке, исписанной почерком Мими. Признак того, что они собираются рано или поздно вернуть свои произведения искусства на прежние места. Мими – очень прилежная женщина. Эрик – бесстрашный мужчина. Эрик наверняка уже строит планы, как продолжить бизнес в новых условиях. Бизнесмен, как-то раз объяснил ему Эрик, должен находиться в непрерывном движении и не оборачиваться ни на потери, ни даже на прибыль, ибо от большой прибыли легко стать нерадивым. Смотреть вперед, искать новые возможности. Не оборачиваться, смотреть только вперед – таков был девиз Эрика.

Альберехт прошел через гостиную, вышел в коридор, поднялся по лестнице. В интерьере всего дома произошли те же изменения: со стен исчезли картины, но книги в невысоких шкафчиках, шедших вдоль нижней части стен, никуда не исчезли. Книги волнуют Эрика явно меньше, подумал Альберехт, ведь он производит их сам. И Альберехт не мог с ним не согласиться. На свете должно слишком много всего произойти, чтобы от современной книги не сохранилось ни одного экземпляра. С картинами иначе. За исключением картин Ренсе. Их легко было бы написать заново.