Независимо от иконоборческой политики византийских царей в Италии подготовлялось революционное движение против императоров, и во главе этого движения стояло не меньшее лицо, как римский папа. Византийские владения в Италии сосредоточивались в двух центральных областях: в Равенне с протяжением на север до Истрии и в Риме. Обе области соединялись небольшой полосой, защищенной гарнизонами и идущей через Апеннины, а сношения с Константинополем на севере шли морем через Равенну, а на юге — через Неаполь. В военном смысле обе области имели отдельную военную организацию, т. к. в каждой упоминается особый военный гарнизон. Во главе отдельных военных отделов находим военные чины с титулом magister militum, а под его властью duces. Но рядом с теми военными силами, которые держала в Италии империя, в конце VII в. обнаруживается действие нового военного элемента — городской милиции, которая организуется из городских сословий и торговых и ремесленных классов и заявляет о себе в первый раз в Риме в 685 г., и скоро затем (692–694) в Равенне и дукате Пентаполя[216], в первый раз возникшем в это время. Эта новая военная организация, ставшая на защиту папы и национальных итальянских интересов против притязаний экзарха и греческой администрации, начинает играть важную роль всякий раз, как нарушалось доброе согласие между императором и римским папой.

При вступлении на престол Льва и в ближайшие затем годы не было недостатка в поводах к серьезным недоразумениям. В Равенне признание власти нового царя прошло без заметных потрясений, зато на юге, в Сицилии, поднялся бунт, и явился самозванец под именем Тиверия. Хотя волнение скоро потухло благодаря умным мерам, принятым со стороны Льва, но в Италии в это время во главе церковной политики стоял папа Григорий II, римлянин по происхождению и патриот, каких не часто видел папский престол. При нем папство выступает с самостоятельной национальной политикой, причем в выборе средств для проведения полезных для Италии, и в частности для церковных интересов, мероприятий папа не стеснялся никакими соображениями. Если требовала польза, он склонялся к миру с лангобардами, если становилась опасной близость лангобардов, он искал покровительства у императора. В начале VIII в. лангобардские короли как будто с целью наверстать потерянное время с особенной энергией стремились к объединению Италии под своей властью. До известной степени интересы папы и короля могли в этом отношении совпадать, на сколько для того и другого важно было освободиться от императорского вмешательства в итальянские дела: и папа, и король Лиутпранд могли назваться носителями принципа «Италия для итальянцев». Но когда лангобарды с целью использовать этот принцип в интересах национальных делали значительные территориальные приобретения и становились опасны для политических вожделений римского папы, последний выставлял новый принцип — единства империи — и искал поставить лангобардам препоны в союзе с экзархом и в помощи имперских войск. Для папы осуществление лангобардской идеи было равносильно полному крушению честолюбивых замыслов; это значило бы обратиться к скромному положению лангобардского епископа. Ближайшая опасность была от беневентского герцога, который был почти независим от короля и пользовался всяческими средствами стеснить Рим и лишить его сношений с Неаполем и Южной Италией. При этих условиях для папы было весьма важно удержаться в благоприятных отношениях с императором. С точки зрения Льва Исавра, было необходимо не только поддержать, но и еще усилить авторитет власти в Италии, значительно пошатнувшийся в период смут в империи. Самый капитальный вопрос состоял в восстановлении правильного взноса повинностей в государственную казну с итальянских владений, и на этой почве должны были возникнуть серьезные недоразумения.

Стоявшие во главе императорской партии в Риме дука Василий и спафарий Марин составили будто бы заговор на жизнь папы; хотя заговор не удалось осуществить, но это характеризует отношения в Риме между приверженцами папы и императора. Экзарх Павел, которому было приказано провести в Италии распоряжение о сборе податей, нашел препятствие к тому в папе и, когда сделал попытку принудить его к исполнению царской воли силой, то встретил в Риме такие затруднения, каких никак не мог предвидеть. Прежде всего посланный им из Равенны отряд встретил сопротивление в милиции города Рима, которая выступила на защиту своего епископа. Но что всего удивительней, так это было появление лангобардов на стороне римского епископа: герцоги Сполето и Беневента поставили свои отряды на границах римских владений, чтобы оберегать папу от экзарха. События складывались слишком неблагоприятно для империи, ей приходилось отстаивать свои права в Италии против папы и лангобардов, которые в случае соглашения могли угрожать полным и окончательным освобождением Италии от чуждого господства. Ход событий направлялся, впрочем, не путем соглашения папы с лангобардским королем: итальянские дела с половины VIII в. получают всемирно-исторический интерес вследствие осложнения борьбы новыми элементами.

Папа Григорий II приносил с собою на римский престол дар широких политических комбинаций, который позволял ему частью предугадывать направление событий. Италия в то время готовилась к таким переменам, которые могли оказать весьма важное влияние на судьбы римского престола. Молодой король Лиутпранд, любимый всем народом, отличавшийся редкою честностью в сношениях с людьми, имел намерение обеспечить состояние лангобардов в Италии распространением владычества их если не на весь полуостров, то, по крайней мере, на экзархат. Мы знаем, что византийское господство в Италии, особенно в экзархате, нередко подвергалось колебаниям и поддерживалось слабыми военными силами. Симпатии местного населения, после того как лангобарды приняли католичество и сделались менее исключительными в отрицании римского права, не могли не склоняться в пользу лангобардов. Лиутпранд и хотел казаться, и действительно был христиански-католическим королем, защитником Церкви и почитателем духовенства. Со стороны вероисповедной и национальной интересы римского населения и лангобардские в начале VIII в. близки были к совершенному совпадению. И король, и папа ко взаимной пользе и выгодам могли желать одного: уничтожения греческого господства в Италии. Императорская иконоборческая политика может быть сравниваема с искрой, брошенной в горючий материал. Она оживила политическую и экономическую борьбу между императором и папой религиозными мотивами.

Мы видели выше, что папа отвечал полным несогласием привести в исполнение эдикт Льва против икон. Когда император повторил требование и присоединил угрозу низложения с престола, то папа созвал в Риме собор, на котором отвергнуты были императорские распоряжения, вследствие чего началась открытая вражда между императором и папой. Уведомляя императора о постановлении Римского собора, папа объяснял, что императору не следует вмешиваться в вопросы веры и подрывать установленные Церковью обычаи, и особенно энергично настаивал на отделении светской и духовной власти, реагируя против выражения царя: «Я царь и первосвященник, в котором действительно нельзя не видеть намека на римское языческое первосвященничество, соединенное с титулом императора». Здесь в первый раз выражены в определенной формуле отношения между светской и духовной властью. Первая разрешает мечом мирские дела и казнит тело человека заключением в темницу и смертью. Вторая же — без оружия и без средств к защите — властна над грешной душой и может подвергнуть ее церковному отлучению, но не с тем, чтобы беспощадно погубить, а чтобы обратить к божественной жизни. Так начинает заявлять о себе новый принцип деления двух величайших властей на земле, принцип, господствовавший в средние века. Решительный и строгий тон папы может быть объясняем новым положением, в каком оказалось теперь папство. Действительно, за ним стояли теперь национальные милиции Рима, Пентаполя и Истрии, готовые положить за него жизнь. На место византийских отрядов появляются местные войска под начальством своих дук (duces). В самой Равенне поднялась война между приверженцами папы и сторонниками экзарха, стоившая жизни представителю императора.