Прошлое лето было погибшим — сперва лагерь с Чичей, потом больница, а за ней дождливый с непролазной грязью август. В начале сентября только и выдалось два теплых денька, да и то все испортил случай с поездом и потерянным Шариком…

Мама, которая весь вечер с беспокойством поглядывала на Стасика, сказала просительно:

— Может быть, и ты игрушки принесешь? Вместе с Зямой посмотрите.

— Не хочется.

Так он и сидел, скорчившись, на твердых поленьях. Но остальные жильцы дома вдруг заинтересовались новогодними украшениями. Видно, все соскучились по празднику. Даже Полина Платоновна сказала, что на этот раз тоже поставит у себя елочку.

— А то, как Левушка в училище уехал, ни разу не ставила… У меня ведь тоже игрушки есть, некоторые совсем старинные, сейчас таких не делают.

Она — маленькая, кривобоко-сутулая — принесла из своей комнаты ящик с бисерными картинками на стенках — тот, что всегда стоял на комоде. Видимо, был этот ларец совсем не тяжелый. Поставила на пол. Все подошли, подсели ближе. У Стасика шевельнулось любопытство. Но не настолько, чтобы вставать с поленьев. Он подвинулся и замер опять.

Однако через минуту мама оглянулась и позвала:

— Стасик, тут такие чудеса… Посмотри, какой мальчик.

Какой там еще мальчик? Не могут оставить человека в покое… Но все же он подошел. Мама отдала Катюшку Зяминой бабушке и держала за петельку елочный шарик. Белый, будто из фарфора. На шарике нарисован был рыжий веселый мальчик в синей матроске, он бежал и палкой гнал перед собой обруч… Но не в мальчике дело! Главное — сам белый шарик!

Страшно или не страшно, к беде или к радости — не имело теперь значения. Это была судьба. Не уйти, не отвернуть. И, шагая навстречу судьбе, Стасик протянул к шарику ладони:

— Я подержу, можно?

— Возьми, возьми, Стасенька, — почему-то обрадовалась Полина Платоновна. Стасик взял. Шарик был легонький, как яичная скорлупа. И случилось то, что должно было случиться.

— Стасик! Это ты?

— А кто же еще? — мысленно отозвался он. — Сам знаешь, что я… — Отошел и опять сел на поленья. Шарик держал перед собой.

— Стасик… — Слова, как горячий шепот, щекотали кожу рук и в то же время звенели в голове. — Ты почему так долго не отвечал? Куда подевался?

— Я не подевался… Ты сам тогда потерялся в траве.

— Надо было взять любой шарик.

— Не до того мне было… Тут такое… всякое…

— Да знаю я… — Шарик отозвался вполне человеческим вздохом. — Я ведь давно за тобой наблюдал. Только поговорить не мог. Все ждал, что какой-нибудь шарик возьмешь, без него я не умею. А ты никак…

— А я боялся, — сказал Стасик напрямик. И даже с вызовом.

— Чего боялся?

— Тебя… Ты всегда появляешься перед какой-нибудь бедой.

— Ну и чушь ты молотишь! — возмутился Белый шарик совершенно по-мальчишечьи. А Стасик неуверенно огрызнулся:

— Ага, «чушь»! То Чича, то больница, то поезд…

— Балда. Я, что ли, Чичу на тебя насылал? Или я заставлял тебя микробов глотать? Или, может, я тебя в вагон заталкивал?

— Я в вагон залез, потому что тебя спасал… И чуть не уехал неизвестно куда! Хорошо, что поезд остановился…

— Дурак! А кто, по-твоему, остановил поезд?

— Ты?!

— А может, ты сам? Или дяденька машинист?.. Я такой запас энергии на это высадил! Чуть пуп не сорвал, выражаясь по-человечески…

Да уж, выражался он по-человечески, дальше некуда. Все страхи Стасика улетучились. Он спросил с растущим ощущением счастья:

— Ты в любой шарик можешь вселиться, если я его возьму?

— Только в тот, который тебе нравится. Тогда импульс идет, и я… вот…

— Но ведь… тот снежок, вчера, он мне вовсе не нравился.

— Нравился. Ты просто сам не заметил. Ты его так ласково гладил и примерялся, как вляпаешься в спину тому… шпиону…

Стасик рассмеялся — громко, как во время игры на летнем дворе. Все оглянулись на него, а Зяма захихикала:

— Стась, ты чего? — И шагнула, оглобля, к нему! Зацепилась за табурет, полетела на пол, а головой — трах Стасика в колени. Он дернулся, сжал пальцы, чтобы не выронить шарик. А тот — хрусть, и посыпалась белая скорлупа.

Стасик закричал, будто на него кипяток вылили. Треснул Зяму по тощей спине двумя кулаками, раскровянил об осколки ладони, убежал к себе. И долго рыдал, укрывшись с головой полушубком. Дергал ногами, когда мама сперва ругала его за скверное поведение, а потом ругать перестала и успокаивала, говорила, что Полина Платоновна покажет ему все свои игрушки и подарит любой шарик на выбор.

Стасик продолжал плакать в косматой душной темноте. Потому что какой бы шарик ни подарили, все равно он разобьется или потеряется, или отберут его, или случится еще что-нибудь злое и подлое. Потому что вся жизнь такая. Куда ни пойди — везде только и стараются отобрать последнюю радость. Везде чичи и слякоть. Даже Банный лог превратился в раскисшую улицу, где голые деревья и серые развалюхи…

Стасик дернулся, сжал кулаки, с ненавистью всадил их в подушку… Что-то затвердело в левом кулаке. Как орешек. Потом орешек вырос, растолкал стиснутые пальцы, и они… они обняли, ощутили гладкий шарик.

— Стасик…

Он сбросил полушубок, сел. В руке у него был белый целлулоидный мячик для пинг-понга. Обыкновенный, склеенный из двух половинок, с красным треугольничком-клеймом. Он знакомо теплел, щекотал словами:

— Стасик, не плачь. Теперь я никуда не денусь, всегда с тобой буду… потому что вот я, сам себя сделал…

Катюшка спала, мама за дверью о чем-то тихо говорила с Полиной Платоновной. Стасик заплакал опять, уже без горечи, облегченно.

— Не плачь, — снова попросил Белый шарик. — Что тебе сделать, чтобы не плакал? А? Скажи…

— А что ты можешь? — улыбнулся сквозь слезы Стасик.

— Я пока не знаю… Но, наверно, что-то могу. Поезд вот остановил же…

«Ох, верно!» — вспомнил Стасик. И даже слегка испугался. Но тут же улыбнулся грустно и снисходительно:

— Нет, все равно то, что я хочу, не сможешь.

— А что хочешь?

Стасик сказал без надежды, без насмешки. Просто грустно поделился с Белым шариком:

— Вот если бы сейчас было лето…

…Стасик сидел в кресле перед широким зеркалом, по шею закутанный в простыню. Над головой чиркали блестящие, с солнечными искрами ножницы. Стасик видел в пятнистом зеркале себя, веселую молодую парикмахершу Маню, а за спиной у Мани открытое окно, в котором качал клейкими, молодыми еще листьями тополь.

Простыня была куцая, Стаськины коленки торчали из-под нее, как два дерзких кукиша. Волосы разлетались из-под ножниц, сыпались мимо полотняного края и щекотали незагорелую кожу, будто паучьи лапки. Стасик шевелил ногами и хихикал.