– Вижу, что и ты меня узнал, – парень многообещающе усмехнулся. – Так ведь?

– Почему…

Пересохшее горло едва выдавило единственное слово, Поляков поперхнулся и умолк.

– Почему ждал? – Молодой Хомут источал ненависть так же сильно, как воняло затасканное одеяло, укрывавшее Полякова. – Хотел, чтобы ты очнулся. Прикончить, когда ты без сознания, – сомнительное удовольствие. Хочу в твои глаза посмотреть, как ты в глаза бати смотрел. Когда убивал его. Знаю, знаю, что ты сейчас думаешь. Батя сам выбрал свою участь, да? Знаешь… я почти не осуждаю тебя за его смерть. Ты защищал свою семью, а он был законченным ублюдком, как и его братец. Не знаю, что я сам сделал бы на твоем месте. Проблема не в том, что ты его убил, а в том, КАК ты его убил. Да, это было давно. Я был малолетним придурком и мало еще что понимал в жизни. Но когда я нашел отца на том столе и увидел, что ты с ним сделал… Мне было всего тринадцать, Грешник. Кроме бати у меня никого не было, и ты у меня его отнял, причем изувечив так, что его невозможно было узнать. А потом мне пришлось сбежать на Новокузнецкую, потому что после твоей расправы над ним все это станционное быдло с Третьяковской взбесилось…

Так вот он где. Новокузнецкая. Как странно… Далековато от Автозаводской, куда он направлялся. Как же он здесь оказался? Совсем голова не варит… гудит как колокол, а память отшибло. Он ведь дошел… Дошел до Автозаводской, он видел вход в метро. Его что, вырубил и похитил этот молокосос, лишь бы притащить сюда для мести? Бред какой-то. И что-то неправильное в этом парне… Поляков почувствовал это сразу, как только очнулся – что с сыном Хомута что-то не так. Просто поначалу его отвлекала дезориентация, попытка разобраться, что происходит. А сейчас это ощущение крепло с каждой секундой. Ощущение, которому он не сразу подобрал пугающее даже его определение. Его тянуло подняться и утолить…

Нет, он сходит с ума. Какой еще голод? Он же не каннибал, он…

– Я в забавах бати участия не принимал. – Не спуская с Полякова сочащегося ненавистью взгляда, Хомут вытащил из кармана подозрительно знакомый нож, демонстративно осторожно чиркнул ногтем по острому лезвию. – Но родственные связи иногда вроде приговора. Станционные придурки вошли в раж праведного негодования и решили порвать заодно и меня. Ничего, я смылся. Всегда был шустрым. Рассказать, как я жил потом? По твоей паскудной роже вижу, что тебе это неинтересно. А все же послушай. Первые три года на новом месте я пережил чудом. Чужих ведь никто не любит, а я был чужаком, да еще подростком с темным прошлым. Слухи меня догнали, все знали, кто я такой, а проигравших никто не любит, Грешник. Ты не представляешь, сколько лет мне приходилось пресмыкаться перед более сильными, прежде чем я заслужил право на свое мнение. Сколько раз мне устраивали темную, сколько раз пытались забить насмерть за кражу вонючих объедков после чужой жрачки. За меня некому было заступиться, и мне пришлось научиться защищаться самому. И только сейчас, глядя на тебя, я понял, почему сумел выжить. Да, это действительно судьба, Грешник. Я выжил, чтобы у меня появилась возможность своими руками прикончить такого зверя, как ты. Ведь то, что ты сделал с батей, мог сделать только законченный психопат.

– Слишком много… слов.

– Ты прав, – деловито кивнул Хомут, прищурившись. – Хватит болтать.

Он хотел подняться, но почему-то лишь дернулся и остался на месте. Поляков отлично чувствовал все, что происходило сейчас в душе парня. В первую секунду невозможность пошевелиться его лишь озадачила, но когда не удалась и вторая попытка, он забеспокоился. Рванулся… Внутренне. Мышцы больше его не слушались. Тело Хомута уже подчинилось чужой воле – воле Полякова. Он задрожал от напряжения, силясь справиться с оцепенением. На лице выступил пот. А в глазах… Ненависть таяла, сдавалась под натиском ужаса. Он уже понял. Понял, что происходит, хотя и не мог поверить в этот кошмар до конца. Хомут захрипел, не в силах произнести хоть слово.

«Давай, не тяни время, – мысленно поторопил Поляков. – Ты ошибка природы, от которой нужно очистить мир. Сын, говоришь, за отца не отвечает? А я вот вижу, что червивое яблочко от гнилой яблони недалеко укатилось».

Рука с ножом ожила сама по себе, кончик лезвия коснулся шеи Хомута сразу под скулой. Локоть поднялся на уровне плеча, выставляя рукоять под нужным углом. Затем сталь медленно погрузилась в плоть – пока не рассекла позвоночный столб. Все эти долгие секунды Хомут, не отрываясь, смотрел на Полякова полными боли и мольбы глазами. По пальцам и запястью, пятная рукав куртки, побежали струйки свежей крови. Лицо парня исказилось предсмертной судорогой, и тут же обмякло. Его тело медленно завалилось на кушетку, рядом с мертвым приятелем.

Поляков откинул одеяло, опустил босые ноги на линолеум, встал, не чувствуя холода. Раны больше не зудели. Боль выключилась, словно по волшебству. Слабости как и не бывало, тело лучилось теплом, мышцы переполняла энергия. Разве что довольно сильно болела голова, но это уже мелочи. Он все сделал правильно.

Он бегло осмотрел помещение, шагнул к одежному шкафу, но своей одежды там не обнаружил. Искать бессмысленно, ее наверняка уже носит кто-то другой – это же Новокузнецкая, рай ворья. Вернулся к Хомуту, содрал с него куртку, стянул свитер. Да уж, не слишком дальновидный поступок, нужно было убивать без крови, а теперь все перемазано, особенно свитер. Ладно, все равно выбирать не приходится, не в одеяло же завернуться и ходить, как бомжара. Примерил. Куртка чуть тесновата в плечах, но терпимо. Кирзачи тоже пришлись впору. Отодвинув тело горе-мстителя, Поляков с усмешкой вытащил из-под него «Сайгу», закинул ее на плечо.

«Вот же недоумок. У тебя было все – момент неожиданности, оружие, мотив и решимость. Но тебе приспичило поговорить. Глупо».

Он наконец выдернул лезвие «Карателя» из шеи убитого и предусмотрительно отступил на шаг, чтобы не испачкаться. Против ожидания, кровь потекла из раны вяло. Грешник вытер лезвие о чужие штаны, мельком глянул на второго мертвеца на кушетке. Если быть точным, тот был первым, кого Поляков убил в бреду. Тот самый призрак, чей огонь он забрал, чтобы восстановить силы. А Хомут был вторым. Вторым «неправильным» человеком, жизнь которого оказалась ему подвластна. И такие «неправильные» люди на станции еще имелись – биение их сердец он чувствовал даже сквозь стены. Все это так удивительно ново… Но разбираться некогда, самоанализом и бесконечными переживаниями пусть занимаются слабаки, а он просто использует то, что обрел.

Теперь память вернулась полностью, и он знал, что ему делать дальше.

Главное, что Фиона еще жива! То, что он видел во сне, не было горячечным бредом. Он должен ее спасти, вытащить из логова Храмового, как когда-то вырвал жену из лап Хомута. Жаль, что Майи больше нет… Но дочь пока жива. Он не чувствовал горя – душу заморозила кристаллизованная ненависть, позволявшая рассудку оставаться бесстрастным, расчетливым, дееспособным, собрать волю в железный кулак. И желание вернуться в Убежище как можно скорее гнало его из лазарета прочь.

Возможно, горечь и боль утраты его еще настигнет, и заставит страдать снова.