– Мне тоже достаточно просто быть. Мне тоже…

Крики в саду окончательно стихли.

* * *

О летние ночи Истанбула! Вы пропахли ароматом цветов и морской солью, вы напоены теплым ветром, песнями под окнами красавиц и сладчайшим шербетом, продающимся в маленьких лавчонках круглые сутки. Глухие стены, выходящие на узенькие мощеные улочки, скрывают за собой изящные сады, где розы качаются на кустах, маня соловьев, а острые шипы этих роз ежесекундно готовы пронзить храбрым пичугам сердца, но разве опасность остановит отважных и влюбленных?

О Кара-Дениз, Черное море! Ты бросаешь свои волны к подножию Истанбула, как безнадежный должник бросается к ногам заимодавца, как пылкий и влюбленный юноша готов бросить все состояние свое к ногам богатого отца возлюбленной. А ночью, когда бесстыдница-луна не прикрывается чадрой из облаков и сияет равно султану и нищему, твои воды ласкают перси города, как в ночи красавица ласкает залезшего к ней в окно удальца, пока муж ее храпит в соседней комнате. И нет в мире прекрасней союза, чем союз моря и суши, союз тех, кто вечно врозь и вечно вместе.

Ты несешь на своих могучих плечах турецкие суда, гордость и славу Блистательной Порты, о Кара-Дениз, но не брезгуешь и малыми суденышками, и денно и нощно снуют они по твоим волнам, как хлопотливые чайки. Некоторые из них и зовутся так, по имени этих птиц. Ты кормишь Истанбул, о море, но одновременно являешься одним из величайших его украшений, равно как и Истанбул, стоящий на берегах твоих, украшает твои воды, отражаясь в них, и качаются на волнах дворцы и минареты вперемешку с солнечными зайчиками.

По темным водам Босфора, освещенным лишь звездами да ущербной луной, скользил небольшой тез-каик – изящная малая лодка, построенная в форме ледоходного конька (есть, правоверные, такие ножи, которые привязывают к обуви, дабы бегать по воде, когда она сгущается от мороза: бывает это в холодных краях), что одинаково легко мог идти как вперед, так и назад. Обшивку его составляли длинные доски, а внутри лодки внимательный глаз мог различить резной фриз, изображавший цветы и фрукты. Нос каика был окован медью, как и у многих его собратьев, но от прочих легких суденышек, коих немало виднелось в проливе, эту лодку отличал небольшой парус. Впрочем, хоть мачты с парусами для таких ладей и являлись редкостью, но все же особого внимания не привлекали.

Никто не остановил эту лодку. Гребная ладья-сандал бостанджибаши увязалась было за каиком, но юноша, правивший им, тут же сбавил ход, поклонился, и начальник «морских бостанджи», обязанностью которого было следить за порядком в проливе и арестовывать распутных пьяных женщин, немедленно потеряли интерес к добыче. Юноша казался настолько добропорядочным, насколько это вообще можно для правоверного в его возрасте, а из женщин, закутанных в небогатые темные чадры, одна вполне могла быть его матерью, другая же старшей сестрой… либо женой, случается и такое. В любом случае распутством, а тем более иными непотребствами вроде распития вина, здесь и не пахло. Не пахло, следовательно, и бакшишем.

Сандал резко развернулся и вскорости исчез в ночной мгле.

Бостанджи не было дела до того, с какой стати молодой парень и две скромные на вид женщины из числа правоверных посреди ночи оказались в Босфорском проливе. Мало ли, какие у людей дела. Женщины не кричат, о помощи не просят, юноша явно готов предоставить стражам порядка и нравственности возможность обыскать всю лодку. Добрые мусульмане, возможно рыбаки, до таких ли сейчас!

Куда интересней обсудить, что Кёсем-султан, проклятая ведьма, столько лет державшая в руках всю Оттоманскую Порту, вертевшая султанами, как собственными служанками, наконец-то задушена за попытку свергнуть собственного внука.

И на ребенка ведь поднялась рука у проклятой! Собственную кровь не пожалела! Хотя чего ожидать от женщины, стоявшей на ступенях дворца и равнодушно взиравшей на казнь собственного сына? От султанов-то и не такого можно было дождаться, но от женщины, матери… Наверное, вместо сердца у этой султанши свернувшаяся в клубок омерзительная ядовитая сколопендра, чей укус смертельно опасен, ибо лишает человека разума, заставляет вопить, кататься по полу от боли до тех пор, пока Азраил не махнет мечом, забирая жизнь несчастного!

Не только молоденьким бостанджи, но и их командиру так и мнилось, как мерзкая сия тварь копошится в груди султанши, перебирает лапками, извивается, скребется, пытаясь вылезти наружу и отравить всех вокруг своим смертельным ядом… А султанша, и сама душою подобная сколопендре, потакает ей.

Небось, вот эта, сидевшая в лодке, никогда бы не посягнула на жизнь собственного сына. Нет-нет, ей подобный отвратительный поступок и в голову не пришел бы – видно же, с какой нежностью и тревогой смотрит она на своего сына. И о внуках такая женщина будет заботиться, сразу видно. Эх, вот бы бостанджибаши такую тещу или дочери его такую свекровь! А то ж змеи, чистые змеи, или сколопендры, как та султанша…

Что будет теперь с Оттоманской Портой? Султаны-то все моложе и моложе становятся! Одна надежда на Аллаха, что не оставит он свой народ…

Вскорости «морские садовники» совершенно выбросили из памяти маленькую лодку и ее ничем не примечательных пассажиров. Много таких пересекает Босфор туда-сюда каждый день, и да поможет им всем Аллах в их путешествиях и начинаниях! Побольше бы таких путешествовало по Босфору – и работать бы совсем не надо было.

Но даже мысль об упущенном бакшише почему-то не слишком огорчала. Такая уж сегодня ночь… Воистину, обсуждать дела дворцовые куда как занимательнее, чем не примечательную во всех смыслах встречу.

* * *

Дождавшись, пока скрип уключин сандала стихнет вдали, Тургай вновь развернул парус и пробормотал:

– Хвала Аллаху, всемилостивому и милосердному…

Кёсем-султан и Хадидже дружно кивнули.

Нет, подумалось вдруг Кёсем, Кёсем-султан больше нет. Она умерла – была убита при попытке убить внука своего, султана Мехмеда. Шелковая веревка обвилась вокруг ее шеи или подушкой придавили во сне, а может быть, задушили ее своими же косами, на удивление роскошными для такой старухи, какой привыкли считать Кёсем… Это уже неважно. Важно, что в борьбе между могущественной бююк валиде и молодой валиде Турхан победила последняя. Может, так и надо, Аллах его ведает. Старики и старухи должны уступать дорогу молодым.

Но Кёсем все равно было жаль и Турхан, и Хадидже-вторую.

Глупые девчонки, вообразившие, будто власть способна заменить им и любовь, и дружбу, и чистое сердце… И вот одна из них убила другую. А хотела убить саму Кёсем.

Знать бы, что будет делать Турхан, когда с убитой смоют парадный грим и под ним обнаружится старая знакомая Айше-хатун?

Наверное, ничего не будет делать. Велит наложить грим снова, похоронить Кёсем и забыть обо всем увиденном. Возможно, устранит свидетелей. Кто там ей помог? Евнух Сулейман, отныне ставший Сулейманом-агой, главным черным евнухом? От него, скорее всего, Турхан избавиться не захочет или не посмеет, а вот прочие участники заговора, пожалуй, в опасности…