— А со Светланой как? — вырвалось у нее. — Ой… — родительница виновато прижала ладонь к губам.

— Не знаю… — Сулима-старший беспомощно развел руками и усмехнулся кривовато. — Деньги со сберкнижки она сняла и сразу подала на развод. Вот такие пирожки… Нет, я ее понимаю. Что за радость жить с уголовником? Но… А, ладно! Разберемся как — нибудь. Да, Ритка?

— Ага!

Дочь с отцом, обвешанные сумками и портфелями, ушли и хлопнувшая дверь отсекла чужое счастье.

— Вот такие пирожки… — пробормотал я.

Настя так и липла ко мне. Подошла мама и обняла нас обоих.

— Хорошо, что мы вместе, — выдохнула сестренка. — Правда, мам?

Вторник 30 декабря 1975 года, день

Московская область, госдача «Заречье-6»

— Машинка королевских кровей! — хохотнув, Брежнев похлопал по капоту любимый свой «Роллс-Ройс», словно породистого коня по холке.

— Ручная работа, — вежливо вставил Андропов.

— Володя! — генсек развернулся всем телом, как вепрь, подзывая офицера выездной охраны.

Парфенов быстро подошел, косясь на председателя КГБ, и тот сдержанно кивнул ему.

— Все в порядке, Леонид Ильич, руль больше не заедает! — бойко доложил Владимир. — Тяги мы выправили, распределитель заменили.

— Ну, и отлично, Володя, спасибо, — благодушно проворчал Брежнев, и повернулся к Андропову. — Пойдем, Юра, прогуляемся, воздухом подышим…

Минуя затейливые клумбы, куда комендант объекта «Заречье-6» заботливо ссыпал снег с дорожек, Леонид Ильич и Юрий Владимирович неспешно удалились по аллее, попадая в окружение голых бесстыдниц-берез и пышных елей, одетых по сезону — в колючую хвою.

— Нашли, кто на Михал Андреича покушался? — сдержано поинтересовался Генеральный.

— Ищем, Леонид Ильич. Исполнителей мы нашли, посредников вычислили, а вот заказчики… Они-то и есть главная сволочь! Следы ведут в Киев и Тбилиси. Как бы не сговорились нацмены…

— А ты приглядывай за ними, Юра, — хладнокровно сказал Брежнев. — И не церемонься особо. Пожестче надо с врагами народа! — он усмехнулся. — Я не играю в Сталина, Юра, просто нельзя иначе. Уж сильно все запущено. «Эпоха застоя»! Твою ж ма-ать… Мы-то думали, что все, завоевания Октября — навсегда, как бриллианты, а оно вон как…

— Время есть, Леонид Ильич, — неуклюже утешил Юрий Владимирович. — Мало, но есть.

— Десять лет, Юра! — Генеральный рубанул воздух сжатым кулаком. — Две пятилетки! Вот и все, что у нас в загашнике. Разве это срок? А надо успеть! Вот и качаюсь, от «Бровастого» к «Усатому» и обратно, хе-хе… Ну, ладно, хватит пре-амбул. Завтра соберемся, отправим Подгорного на пенсию. Верховный Совет я и сам возглавить могу, невелика работа. Введем в Политбюро Романова, примем в кандидаты Катушева, Воронова, Егорычева, Долгих… Проверенные товарищи. А теперь — амбула, — он неласково усмехнулся. — Гречко не дает сокращать армию, п-паскуда… А где еще взять деньги на жилье, на дороги, на какие-нибудь заводы по выпуску памперсов? Слыхал про такие?

— Слыхал, — кивнул Андропов, замирая в душе.

— По-хорошему маршал не уйдет, — заугрюмел Брежнев, — и по-плохому его не снять. Только ликвидировать.

— Это приказ, Леонид Ильич? — негромко спросил председатель КГБ.

— Да, это приказ, — твердо сказал генсек, и дотронулся до верхней губы, куда залетела щекочущая снежинка. Юрию Владимировичу показалось, что «Бровастый» утер усы, а ветерок, качнувший молодую елочку, будто донес давнее, спокойное и жесткое: «Лаврэнтий, разберись…»

— Сделаем, Леонид Ильич.

— Ни Крючкову, ни Чебрикову ни слова, — строго предупредил Брежнев. — Цвигуну можно. Иванову твоему…

— Понял, — отчетливо кивнул Андропов.

— Ну, пошли тогда, — заворчал Генеральный секретарь, валко поворачиваясь кругом. — Витя[48] нам мяска наготовила, свеженинки! Обидится, если не попробуешь. Хлопнем по рюмашке… не чокаясь, хе-хе…

Председателю КГБ померещилось на мгновенье, что на носу засели не привычные очки в тонкой золотой оправе, а наркомовское пенсне.

«Наше дело правое, — повторил он в мыслях, — враг будет разбит, победа будет за нами!»

Среда 31 декабря 1975 года, вечер

Зеленоград, Солнечная аллея

Уже стемнело, а я все всматривался в окно фырчащего «Икаруса». Ленинградское шоссе выглядело заброшенным — пустынная трасса! Лишь разок блеснули фары встречной «Волги», поспешавшей в столицу нашей Родины. Четыре часа до Нового года.

— Кажется, все-таки успеваем, — вздохнула мама, откидываясь на сиденье.

— Да куда мы денемся, — успокоил я ее. — Тут ехать-то…

— Ой-ё-ё, ёжечки ё-ё…

— Вон, вон огоньки! — воскликнула Настя. — Подъезжаем уже!

Пассажиры заулыбались девичьей непосредственности, а я вернулся памятью к школьному «утреннику», хотя действо заняло вечер воскресенья.

…Школьные уроки сходили на нет, сами учителя вели занятия будто по инерции, а потом все скопом украшали школу. Младшие классы старательно клеили гирлянды из флажков и колечек, вырезанных из цветной бумаги. Пятиклассники бродили по рекреациям, раздергивая вьющийся «дождик» на невесомые серебристые струйки-паутинки, лепили их на мокрые клочки ваты и бросали к потолку — ватки клеились цепко. Ну, а мы, как солидные выпускники, наряжали елку в актовом зале.

Из Сулимы получилась очаровательная Снегурочка. Такой шаловливой и кокетливой, обаятельной и веселой я Риту еще не видел. Иногда, правда, ее черные «очи» влажнели с избытком — наверное, девушка вспоминала о «матери-предательнице». Тогда я исполнял роль Деда-Мороза, хотя мне и не дали шубы с бородою — веселил «Маргаритку» и отвлекал от печальных мыслей…

— Приехали! А вон папа!

Ворча, «Икарус» подъехал к остановке, и Настя первой выскочила из автобуса, набрасываясь на хохочущего отца. Закружив дочь, он окутался радостным визгом, как серпантином.

— Багаж, багаж! — подхватилась мама.

Пока она лизалась с папой, я вытащил из мерзлого нутра «Икаруса» наши пожитки — тяжеленные сумищи, битком набитые соленьями, целым ведром отборной картошки, закутанной в верблюжье одеяло, и даже новенькими шторами, заботливо уложенными сверху банок, чтобы не помялись.

— Привет, лауреат! — отец притянул меня и облапил.

— Да ладно… — заулыбался я.

— Купил уже что-нибудь?

— Прицениваюсь, пап! Кухонный чешский гарнитур в новую квартиру. За шестьсот сорок всего!

Папа захохотал, и подхватил сразу две сумки.

— Ого!

— Вес взят! — ухмыльнулся я.