— Привет, — выдавил я.

После небольшой заминки слуха коснулось прохладное и деланно-безразличное:

— Здравствуй.

Заснеженная нежность…

— Я не помешал? — шаркнул я ножкой, теряясь и не зная, о чем говорить.

— Нет, на сегодня съемки закончились, — сквозь холодный тон проклюнулись ледяные иглы нетерпения. — Извини, что была не сдержана. Устала просто. Нервы, то, сё…

— Я понимаю… — вздохнулось мне.

— Ну-у… Пока. Я потом сама тебе позвоню.

— Ладно… Пока.

Ведомый раздражением, я бросил трубку — и словно разрядил негатив, переключил себя в «нейтраль». И сразу изнутри, из глубин моего естества, проросло ясное понимание: Инна не позвонит.

За окном серели сумерки, комната наполнялась тенью — в цвет моего настроения.

— «Только дали и туман, лишь туман и дали… — забормотал я нетленку из „раннего Гарина“. — И за далями — туман, и за ним лишь дали…» — и ожесточился: — Не нюнить! Переживешь и это!

Резко сняв трубку, накрутил зеленоградский номер. Щелкнуло после второго гудка.

— Алло! — донес провод отцовское нетерпение.

— Пап, привет! — мой голос немного подрагивал. — Вы там модемный пул подняли?

— Кажется, позавчера заработал, — неуверенность в трубке намазывается на смущение. — Там были какие-то сложности, Револий Михалыч своих присылал. С шестнадцатью модемами не вышло, с двенадцатью только… А что?

Кажется, папа наконец приходит в норму, спускаясь с высот кибернетики — в его голосе прорезывается заинтересованность.

— Я закончил, — ушло по проводу спокойное сообщение. — Написал, в общем, почтовый сервер. Нужно тестить… Пока, к сожалению, на «Коминтернах», но, если заработает на них, до Нового года перенесу на БЭСМ-6…

Ухо заложило от радостного рева на том конце телефонной линии. Похоже, папа в последний момент дал громкую связь или Старос оказался рядом. Рев двух радостных носорогов, готовых бежать впереди паровоза за обещанной программой…

— Все, все, — попробовал я улыбнуться, — приеду в Москву, будем тестировать.

— Wow! — ворвался голос Филиппа Георгиевича. — Скоро ты, Мишка?

— Десятого буду!

— Wow! Ждем!

Трубка зачастила короткими гудками, словно подбадривая: «Все будет хорошо! Прорвемся!»

Вторник 9 декабря 1975 года, день

Москва, Староконюшенный переулок

Пластифицирующая маска терпимо стягивала кожу, сковывая мимику. Широко открыть рот не получится, но говорить можно, еле двигая губами, как будто застывшими с сильного мороза.

«Фантомасом» я стал еще в Шереметьево — зашел в туалетную кабинку юношей, а вышел оттуда мужчиной средних лет, усталым и побитым жизнью. Грим лег, как надо, и не смывать, не соскребать не надо — содрал вместе с маской, и все дела.

Нацепил паричок «персоль» и очки в заметной черной оправе, приклеил сивые усы, пожелтевшие от курения. Шапка-ушанка, которую я в жизни не носил, и унылое пальто довершили новый образ. Новосельцев из «Служебного романа».

«Приготовились…»

Утренний рейс из Одессы дал мне драгоценное время до обеда. Я прогулялся по переулку Островского, покружил по дворам, изучая местные закоулки и подворотни. Путь отхода получался замысловатым, зато дарил шанс уйти не засвеченным. Свою «родную» куртку я спрятал на чердаке, по маршруту «обратной амбаркации», и к часу был готов, как пионер. Пошел обратный отсчет…

«Начали!»

Двадцать первого числа Карлос Шакал, урожденный Ильич Рамирес Санчес, захватит в заложники восемьдесят человек в венской штаб-квартире ОПЕК.

«Обойдется!»

Не то, чтобы меня сильно беспокоило самочувствие арабских министров нефти, отнюдь нет. Пускай бы порастрясли жирок, им это полезно. Я решал свою задачу — разруливал ближневосточный кризис в пользу Израиля и СССР. Ну, если отжать пафос и гордыню, то просто давал подсказки. Сливал инфу, кому надо.

Карлос мешает моим планам — он опасен, умен и непредсказуем. Стоит его ликвидировать, и Национальный фронт освобождения Палестины даст течь, как тонущий корабль.

«На дно его!»

Неторопливо шествуя узким Староконюшенным переулком, я остановился у витрины магазина, якобы узнать, сколько натикало на моих «Командирских». Сунув тонкую кожаную папочку подмышку и подворачивая рукав, глянул на отражение. Витрина была, как зеркало — все видать. «Топтуна» из «семерки» я вычислил влёт — курсант, надо полагать. Надумал газету читать, вольно стоя на тротуаре, да еще так вдумчиво. Наизусть заучивает.

Я прерывисто выдохнул. Сразу несколько чувств раздирали натуру — и банальный страх попасться присутствовал, и тревога, и возбуждение. Зато полностью отрешился от земного — ни о премии не думал, ни даже об Инке. Спрятавшись за тонкую пленочку маски, выглядывал в прорези для глаз.

«Я в домике!»

К перекрестку выбрался секунда-в-секунду, миновав белый особнячок с колоннами, занятый посольством Австрии. К кованной калитке как раз подходил Мартин Вукович, вице-консул.

Молодой мужчина, лет за тридцать. Истинный ариец. Ироничен, уравновешен, терпелив. Беспощаден к врагам Альпийской Республики. Именно тот, кто мне нужен.

Пульс мой зачастил, но виду я не подал — маска мешала.

Герр Вукович упругой спортивной походкой зашагал к Кропоткинской. Обеденный перерыв у консульского работника. Фанат газетных чтений сложил «Комсомолку», свернул в трубочку, и двинулся по левой стороне, «провожая» Мартина. Я прибавил шагу, топая немного впереди вице-консула.

Вукович любит погружаться в русскую среду обитания, познавая советскую страну изнутри. В отличие от посольских, что томятся келейно, в собственном соку, вице-консул обедает в «Диетической столовой». Там и пересечемся. Чисто случайно.

Тот же день, чуть позже

Москва, улица Кропоткинская

За стеклянными дверями столовой открывался маленький вестибюль с раздевалкой, куда докатывался сдержанный гул голосов и звяканье подносов. Скромненько, но чистенько.

Сунув шарф в шапку, я отдал ее вместе с пальто старенькой гардеробщице и получил взамен пластиковый номерок. Белый свитер толстой вязки да папочка придали мне облик старшего научного сотрудника. Всё по сюжету — Центральный дом ученых тут рядом.

Вуковича я опередил ненамного — когда румяная повариха наливала мне полпорции вегетерианского супа, вице-консул как раз снимал тяжелую длинную куртку на меху. Наученный московскими метелями, он носил серую офицерскую ушанку, только что без кокарды.

Взяв суфле и компот, я неторопливо прошествовал в глубину зала и уселся за любимый столик Вуковича — отсюда открывался неплохой вид на улицу. Трапезничаешь, наблюдая круговорот московской жизни.