Даль был нешумлив. Он не любил говорить громко и не любил громких фраз. Поэтому, когда в частном письме среди деловых заметок, горьких жалоб и грустных размышлений он вдруг прорывается: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за Русское слово, язык!» — ему веришь.

Слова живут. Даль недаром назвал свой труд словарем живого русского языка.

Когда через тридцать лет после смерти Даля выходило в свет третье издание «Толкового словаря», — редактор включил в него двадцать тысяч слов, которых у Даля не было.

Время рождает слова.

Но время и убивает их.

С недоумением встречаем у Даля туманное слово ипакои; Даль его объясняет: «стихира по третьей песни на утрени». Объяснение нам ничего не объясняет. Умирающие слова: чтобы понять их, опять-таки надо рыться в словарях.

Но от того, что рождаются новые слова и умирают старые, что слова могут быть юными, со звонким петушиным голосом, и древними, седобородыми, недовольно ворчащими на нынешнее поколение, — от этого дело жизни Даля становится особенно значительным. Оно — не покоренная вершина, а вершина, вечно непокорная.

Даль сделал все, что мог, и сделал очень много. Труд его беспримерен. И по сей день — великий подвиг.

Владимир Ильич Ленин под впечатлением Далева труда предлагал создавать словарь современного русского языка. Ленин понимал, что новая жизнь в стремительном ее развитии подскажет народу множество новых слов. Новой России понадобится новый словарь. Ленин, как всегда, видел Завтра.

Но завтрашнему Далю не придется начинать в чистом поле. Четыре тома «Толкового словаря» — большая высота. Завтрашнему Далю легче будет идти к вершине, но и он никогда ее не достигнет. Потому что, пока есть жизнь, — нет конца словам. И делу, начатому Далем, нет конца.

Дерево смотри в плодах, человека — в делах.

«ЗАПИШИ СЛОВЕЧКО…»

Корабль, убыстряя ход, бежит по стапелю. Вот острой грудью коснулся воды — и уже рассек надвое темную бухту. Качнулся с боку на бок раз, другой, весело распластал паруса — широкие белые крылья. А корабельные мастера остались на берегу. Темные, большерукие, в белых праздничных рубахах. Корабль плывет навстречу солнцу. Тяжелые паруса тают в небе, в море, становятся блеском волны, сверкающим острым осколком. А корабельные мастера остались на берегу, смотрят из-под руки, и солнечные зайчики жгуче всплескивают на заткнутых за пояс топорах.

Даль видел, как спускают на воду корабли. Теперь его корабль спущен на воду, поплыл к солнцу. Корабельный мастер остался на берегу. Ему не угнаться за своим детищем, за своей славой. Корабль плывет в будущее. А Даль в прошлом. Ему семьдесят. Он уже в самом деле хил и немощен. Ему теперь даже до Зоологического трудно, он бродит по своему заросшему садику. В зале вдоль окон — кадушки с растениями. Даль сидит возле кадушек в глубоком мягком кресле. Иногда сорвет листок, разотрет между ладонями. Ладони пахнут зеленью, лесом. До леса ему теперь не добраться. А та изба, из мечты, из сказки, — далеко, за лесами, за горами. До нее теперь не добраться.

Шаркая ногами, он идет к бильярду. Ловко разбивает пирамидку. Удар за ударом загоняет в лузы четыре шара.

Бильярд старинный, огромный, на двенадцати толстых ножках, соединенных перекладинами. Внуки, которые появились теперь в доме, любят играть под бильярдом. Даль ласково прислушивается к их лепету. Терпеливо подсказывает взамен иностранных русские слова. Иногда пишет для них сказки или короткие повестушки — «бывальщинки».

Внуки помогают Далю подводить итоги.

Глядя на веселую возню детей, он пишет приятелю: «Молодому поколению предстоит сильная борьба за правду, вместо которой нам, старикам, только показывали кукиш».

Далю бороться уже некогда. Он очень свободен, старый Даль. Он никогда не был так свободен. Завершен словарь. Вышли в свет «Пословицы». Сказки, песни, лубочные картинки, записки о народных обычаях — все свои сокровища он раздарил другим собирателям. Можно бы начать жизнь снова, посвятить ее новому великому делу. Но уже поздно. Поэтому Даль не расстается со старым — записывает слова.

Есть еще очень много неведомых слов. Они отыскивают тихий дом на Пресне, приходят к старому Далю. Они не могут миновать его. Когда-то Гоголь собирал материалы для словаря. Потом, после Даля, пустится на охоту за словами драматург Островский. Но ни к кому слова так не шли, как к Далю. К нему — будто рыбы на свет. После смерти Даля поэт Алексей Толстой писал огорченно: «Припас полсотни слов, пропущенных в Далевом словаре, а кому их теперь передать — не знаю. Кто продолжит дело?»

Но, пока жив Даль, — сам продолжает дело. С утра садится за стол. Кладет по правую руку табакерку, красный платок. Подвигает ближе клейстер, ножницы. Вырезает «ремешки» из бумаги, вписывает новые слова. На столе стоят в стакане ручки с металлическими перьями, но Даль, по старой привычке, пишет гусиным — этак буквы получаются круглее и четче; писать мелко, неразборчиво он не имеет права — неизвестно, успеет ли переписать.

Даль работает. Пишет на «ремешках» новые слова, «ремешки» вклеивает между страницами словаря: готовит второе, дополненное издание. Он теперь быстро устает: голова кружится, руки дрожат. Он бормочет под нос старую прибаутку: «А когда досуг-то будет? А когда нас не будет». Даль по-прежнему работает