За эти несколько дней я узнал много разного, например, что всех преступников, содержащихся в тюрьмах, освободили – наказание было заменено возможностью служить в войске. Кроме того, в сражении обязаны были принимать участие жрецы храмов, их десятая часть, что меня немало позабавило. Впрочем, эти безбородые вызывали жалость. Я не мог не испытывать горького стыда, потому что многие из этих бедных юношей не заслуживали такой участи.

Я узнал также, в том числе и от отца, что чиновники высокого ранга платили из собственного кармана за колесницы и коней, которые в данный момент были дороже золота. Я оказался исключением, потому что за колесницу, которая доставила меня и Нефертити в пустыню, заплатил Эйе (официально считалось, что ее украли, поэтому вполне могло оказаться, что я совершил двойное преступление), а та, которой я пользовался сейчас, была оплачена моим отцом в счет моего жалованья как командира. Правда, теперь я был солдатом и не мог рассчитывать на командирское жалованье.

В один из дней, вопреки всем правилам, прибыл солдат с устным посланием от Сура, и я не мог не улыбнуться, чувствуя искреннюю признательность. Я вознаградил смелого посланца, совсем еще мальчишку, который дерзко и в то же время непосредственно пересказал заученную ценную информацию, мальчишку, которого никто не воспринимал всерьез, кроме меня, поскольку он воспроизвел условный знак Сура, о котором было известно только мне.

Он рассказал мне, как Хоремхеб спланировал наши действия в этом сражении. Он решил расставить отряды независимо от того, к какому полку они принадлежали. Я знал, что дивизия – это пять тысяч человек, причем все они из одной провинции, и что дивизии названы именами богов, встречались и весьма необычные, например «Мужская гордость Амона».

Каждый командир оплачивал свою колесницу и коней, а каждый солдат отвечал за свое оружие. В отборных подразделениях (в моем в том числе) все вооружение было осмотрено и непригодное заменено новым, как бы в долг, который брал на себя командир, а если он не мог заплатить, то оставался должен своему командиру, который, в свою очередь, был в долгу у Хоремхеба. Людей это мало трогало, хотя тратилось немало времени на то, чтобы оформить долговые расписки. А солдаты продавали оружие, считавшееся непригодным, тем, у кого его еще не было. Я выбрал себе одного из самых умелых возниц и снабдил его лучшим щитом, какой мне удалось найти, – большим, квадратным, кожаным, усеянным гвоздями, – чтобы он мог надежно прикрыть меня, держа щит в левой руке, а правой управляя колесницей. Ее тащили два чудесных коня, быстрых и сильных, для которых я подобрал кожаные попоны (очень дорогие, но моя привязанность к лошадям была общеизвестна, а я чувствовал себя ответственным за них в той же мере, как и за каждого из своих людей).

Я облачился в кожаный доспех. Сильного прямого удара он бы не выдержал, но мог защитить от косых или менее сильных ударов либо стрел, пущенных издалека. Я разложил в колеснице все короткие копья, какие сумел уместить на том небольшом пространстве, которое оставалось после того, как в колеснице размещались возница и я, свой лук, еще один на смену и колчаны со стрелами. Снаружи были закреплены различные мечи и секира, подаренная мне Суром, который больше всего любил этот тип оружия.

Последние ночи перед сражением мы проводили на отведенной нам позиции, расположенной на небольшой возвышенности. Отсюда никто не мог отлучиться без моего разрешения (а я его никому не давал). Для поднятия морального духа солдат нам прислали жреца, с которым я тут же переговорил, чтобы выяснить, кто его сюда направил.

– Тебе известно, кто я?

Уклончивый кивок. Он слишком молод, чтобы пускать ненависть в свое сердце.

– Отвечай, когда я тебя спрашиваю! Я не один из недоумков-верующих, а твой командир, и здесь ты мне подчиняешься, поэтому я могу наказать тебя и даже лишить жизни за неподчинение. – Я приблизил к его лицу свое. – И никто не оспорит моего решения. А если ты в бою не проявишь такой же смелости, какую проявляешь сейчас, я сам тебя убью.

– Да, мой господин.

– Мой командир.

– Да, мой командир, – пробормотал он бесцветным голосом.

– Я не стану препятствовать проведению церемоний. Делай, что считаешь нужным, чтобы воодушевить людей, я хочу, чтобы они были бешеными, разъяренными, идя на врага, но держись при этом подальше от меня. Если я увижу тебя рядом с собой во время сражения, то решу, что ты собираешься покуситься на мою жизнь, и снесу тебе голову. Если я услышу хоть одну из твоих бессмыслиц, будешь биться с врагом без оружия.

– Да, мой командир.

– И еще. Чтобы я не слышал имени Амона. Скажи мне, Тут приказал тебе убить меня?

– Кто, мой командир?

– Фараон. Да или нет?

Жрец, насмерть перепуганный, сделал шаг назад. Я подумал, что стоило бы убить его на месте. Но сдержал себя. Это просто дрожащий от страха мальчишка. Я жестом разрешил ему уйти.

Этого хотел мой отец? Чтобы я был вовлечен в битву и ничто другое меня не интересовало? Я испытывал искушение бежать к Нефертити, но осознавал, что лучшим способом защитить царицу было держаться от нее подальше.

Меня пугала не война, не верная гибель, а то, во что я превращался.

Ночью солдаты не решались спать, опасаясь ночных демонов, в том числе и тех, что насылал враг, чтобы, пока мы пребываем в ночном безволии, проникнуть в наш сон. Это злило меня. Мне не нужны были уставшие бойцы, когда начнется сражение. Я обязал их спать днем.

А я ночью успокаивался, прохлада придавала мне сил и, более того, укрепляла уверенность, что я выстою в сражении.

Мне хотелось чуть ли не смеяться над создавшейся ситуацией. Я думал, что, если бы наши враги были столь же трогательно суеверны, достаточно было бы напасть на нас среди ночи нескольким их отрядам, а солдат нарядить демонами, и все наше войско разбежалось бы, как стайка напуганных детишек.

Прибывали посланцы, и новости, приносимые ими, были одна хуже другой. Вражеское войско численностью вдвое превосходило наше, что практически гарантировало им победу. Конечно же, они были уверены в своем превосходстве.

Колесницы у хеттов были новые, и их было больше, чем у нас, а наши к тому же были устаревшими. Вообще-то они в качестве трофеев были захвачены в последних боях во времена великих фараонов-воителей. Некоторые были в таком плачевном состоянии, что наши лучшие ремесленники не смогли добиться того, чтобы они, по меньшей мере, пугали противника.

Мы, египтяне, не были хорошими оружейниками, не были и коневодами. Даже само это слово было для нас новым, его было странно произносить, так что некоторые колесницы переделывали таким образом, чтобы впрягать в них одного коня или даже быка, а то и какое-нибудь другое животное, к примеру, верблюда или вола.

Моя рота была смешанной и насчитывала двадцать пять колесниц (что предполагало наличие пятидесяти всадников) и двести пеших солдат. Я отдавал приказы пяти своим помощникам, которым доверял, у каждого из них в подчинении было пятьдесят человек. Разумеется, тот, кто пользовался наибольшим моим доверием, отвечал за колесницы.