способствовал созданию у него слезливого настроения.) – Он пользуется своим положением, вот что он делает. Он использует свое положение для того, чтобы предать своего собственного брата!

У Тристрама дрожали губы, слезы заливали контактные линзы. Неожиданно он с силой ударил кулаком по столу.

– Сука! – захрипел Тристрам, обнажая искусственные нижние зубы. – Ну подождите, я до нее доберусь, ну подождите!

– Да-да-да! С нею-то можно подождать, понимаете ли. Я же говорю вам, рассчитайтесь сначала с ним! Он переменил квартиру, теперь он живет в квартире номер две тысячи девяносто пять в «Уинтроп-мэншнз». Подловите его там, прикончите его, преподайте ему урок! Он живет один, понимаете ли.

– Убить его, вы говорите? – изумленно произнес Тристрам. – Убить?!

– Это когда-то называлось «crime passione!» – преступление, совершаемое из ревности. Рано или поздно ваша жена будет вынуждена сознаться во всем. Рассчитайтесь с ним, укокошьте его, понимаете ли!

В глазах Тристрама блеснуло недоверие.

– А могу ли я верить вам? – спросил он. – Я не хочу, чтобы меня использовали, я не хочу, чтобы меня заставляли делать чью-то чужую грязную работу, понимаете ли. (Слово– паразит перескочило на него.) Вы тут кое-что говорили о моей жене. Откуда я знаю, что это так, что это правда? У вас нет доказательств, вы же не предъявили никаких доказательств!

Тристрам толкнул пустой стакан на середину стола.

– Трескаете тут ваше паршивое пойло и пытаетесь споить меня.

Не без труда он поднялся из-за стола.

– Я сейчас пойду домой и разберусь с женой, вот что я сделаю. А там посмотрим. Для вас я не собираюсь делать никакой грязной работы. Я никому из вас не верю. Интриганство, вот что это такое.

– Итак, я еще не убедил вас, – проговорил капитан. Он засунул руку в боковой карман кителя.

– Да, интриганство! – настаивал Тристрам. – Борьба за власть внутри партии – характерный признак Интерфазы. Я историк, вот кто я такой! Я должен был стать Деканом Факультета Общественных Наук, если бы не этот гомик, эта свинья…

– Спокойно, спокойно, – настороженно проговорил капитан.

– Я предан! – ревел Тристрам, словно провинциальный, трагик. – Предан гомиками!

– Если будете продолжать в том же духе, добьетесь того, что вас задержат, – предупредил капитан.

– Это все, что вы умеете делать – задерживать людей, вы, «задержавшиеся в развитии», ха-ха-ха!.. Я предан…

– Ну что ж, – проговорил капитан, – если вам нужны доказательства – пожалуйста.

И он вынул из кармана письмо и издали показал его Тристраму.

– Дайте мне, – потребовал тот, пытаясь вырвать письмо,

– дайте мне посмотреть!

– Нет, – сказал капитан. – Если вы не доверяете мне, то почему я должен доверять вам?

– Итак, – подавленно пробормотал Тристрам, – итак, она ему написала непристойное любовное письмо. Ну подождите, я до нее доберусь, я до них до обоих доберусь!

Он бросил на стол, не считая, пригоршню зазвеневших при этом септов и флоринов и нетвердой походкой тронулся к выходу, глядя перед собой и ничего не видя.

– Сначала его! – напомнил капитан, но Тристрам уже уходил, лавируя между столиками, слепой и глухой в своей решимости достичь цели.

Капитан скорчил трагикомическую гримасу и сунул письмо в карман. Письмо это ему написал его старый друг, некто Дик Тёрнбулл, проводивший свой отпуск в Шварцвальде.

Да, такие уж теперь настали времена: люди ничего не видят, не слышат и не помнят.

Тем не менее то, другое письмо действительно существовало. Капитан Лузли совершенно точно видел его на столе у Комиссара. А Столичный Комиссар, перед тем как швырнуть это и другие письма личного характера (некоторые были полны оскорблений) в мусоросжигатель, заметил – так уж неудачно получилось, – что капитан это письмо видел.

Глава 6

Рачки-бокоплавы, русалочьи кошельки, гребневики, каракатицы, губаны, морские собачки и подкаменщики, крачки, олуши и серебристые чайки…

Беатриса-Джоанна в последний раз вдохнула морского воздуха и направилась к филиалу Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-авеню, который находился у подножия вздымавшегося огромной горой «Спёрджен– билдинг». Пайки были урезаны снова без всяких предупреждений и извинений со стороны ответственных за это двух Министерств.

Беатриса-Джоанна получила два коричневых кирпича прессованных сушеных овощей – легумина, большую белую банку синтелака, несколько плиток прессованной крупы, голубую банку ЕП – «Единиц Питания» и заплатила деньги. В отличие от других покупательниц, Беатриса-Джоанна не позволяла себе пускать слезу или сыпать угрозы. Хотя об этом и не распространялись, было известно, что три дня назад в магазине произошел небольшой бунт, который быстро подавили, и теперь у дверей магазина стояли «серые». Беатриса-Джоанна была переполнена морем и чувствовала сытое довольство, словно нагляделась на огромное круглое блюдо свежего сине– зеленого, с прожилками, мяса. «Интересно, а какой у мяса вкус?» – рассеянно подумала она, выходя из магазина. Ее рот припоминал только солоноватость живой человеческой кожи в чисто любовном контексте: мочки ушей, пальцы, губы…

В песенке о милом Фреде были и такие слова: «Весь – мое мясцо…» «Вот это и есть сублимация», – подумала Беатриса– Джоанна.

Находясь посредине многолюдной улицы, занятая невинными заботами домашней хозяйки, Беатриса-Джоанна неожиданно услышала громкие упреки, выкрикиваемые ее мужем.

– Вот ты где шляешься! – орал Тристрам, покачиваясь. Нелепо махая руками, он звал ее к себе. Ноги его, казалось, приклеились к тротуару у входа в подъезд жилого блока «Спёрджен-билдинг», составлявшего большую часть небоскреба.

– Что, поймал с поличным? Поймал на обратном пути оттуда?

Многие прохожие заинтересовались начинающимся скандалом.

– Делаешь вид, что ходила за покупками? Я все знаю, можешь не притворяться. – Тристрам не обращал никакого внимания на ее сетку с жалкой бакалеей. – Мне все рассказали, все!

Он качался, балансируя руками, словно стоял высоко в оконном проеме.

Маленькая жизнь внутри Беатрисы-Джоанны вздрогнула, словно чувствуя опасность.

– Тристрам! – храбро перешла в атаку Беатриса-Джоанна.

– Ты опять нализался! Сейчас же в дом и быстро в лифт!

– Предательница! – взвыл Тристрам. – Собираешься завести ребенка! От моего собственного брата, будь он проклят! Су-ука, су-ука! Что ж, давай. Давай-давай! Только убирайся куда-нибудь и там рожай. И все уже знают, все уже всё знают!

Некоторые из зевак начали подавать негодующие реплики.

– Тристрам… – проговорила Беатриса-Джоанна, почти не разжимая губ.

– Я тебе не Тристрам! – протестующе закричал он, словно это было не его имя. – Лживая сука!

– Войди в дом! – приказала Беатриса-Джоанна. – Тут какая-то ошибка. И это разговор не для публики.

– Ты так думаешь? Разве это не правда? – спросил Тристрам. – Уходи лучше, убирайся!

Вся переполненная народом улица и небо над ней стали для него собственным домом, пережившим предательство, местом страданий. Беатриса-Джоанна настойчиво пыталась пробиться в «Спёрджен-билдинг», а Тристрам старался не дать ей войти, размахивая руками, как щупальцами.