— На самом деле ничего не было сказано вслух, но представители класса буржуазии вступают в коммуникацию друг с другом, издавая неразличимые для уха попискивания, как летучие мыши. Это ставит людей одного со мной происхождения в крайне затруднительное положение.

— А вы там единственный врач, вышедший из рабочей среды?

— Нет, не во всей больнице, а только в нашем отделении. И они никогда не дают таким, как я, об этом забыть. И делают они это совершенно бессознательно.

Пол говорил об этом с юмором, беззлобно. Однако в его словах звучала и горечь. Но только в силу давней привычки, без жгучей остроты, без запала.

Сегодня им было легко говорить друг с другом, словно стоявший между ними барьер беззвучно растаял в ночи. Безобразные закоулки лондонских окраин остались позади, они ехали сквозь сияние солнца, и настроение Эллы улучшилось так резко, что она даже опьянела от этого. Кроме того, она знала, что этот человек станет ее любовником, она могла об этом судить по тому удовольствию, которое доставлял ей его голос, и ее переполняло тайное наслаждение. Теперь Пол поглядывал на нее улыбаясь, почти снисходительно, и, как и Джулия, он заметил:

— У вас весьма довольный вид.

— Да, это потому, что мы уехали из Лондона.

— Вы так его ненавидите?

— Ах, нет, мне он нравится, я имею в виду, что мне нравится то, как я в нем живу. Но я ненавижу — вот это.

И она указала на то, что было за окном. А там живые изгороди и деревья были снова проглочены очередной деревенькой. В ней не осталось ничего от старой Англии, все было новым и безобразным. Они ехали по главной улице, застроенной магазинами, и магазины назывались и выглядели точно так же, как десятки других магазинов, мимо которых они проезжали еще в Лондоне.

— Почему?

— Ну, очевидно, потому, что это так безобразно.

Пол с удивленным видом всматривался в ее лицо. Через некоторое время он заметил:

— Здесь живут люди.

Она пожала плечами.

— Вы и их тоже ненавидите?

Эллу это неприятно задело: ей пришло в голову, что на протяжении многих лет все, с кем ей доводилось общаться, без лишних слои понимали, почему она ненавидит «все это»; и вопрос, «ненавидит ли она и их тоже», подразумевавший под «ними» простых людей, был совершенно неуместным. И все же, подумав над этим вопросом некоторое время, она сказала, с некоторым вызовом:

— В некотором смысле — да. Я ненавижу то, с чем они смиряются. Это должно быть сметено — все это.

И ее рука стремительно описала в воздухе широкую дугу, словно этим жестом Элла сметала с лица земли темный и неподъемный вес Лондона, и тысячи уродливых городишек, и мириады крошечных, судорожных человеческих жизней, проживаемых по всей Англии.

— Но так не будет, вы же знаете, — сказал он, улыбаясь, и с каким-то добродушным упрямством. — Все это будет развиваться, — и появится все больше и больше сетевых магазинов, телевизионных антенн, респектабельных людей. Вы ведь об этом, правда?

— Разумеется. Но вы просто все это принимаете. Почему вы считаете, что все так и должно быть?

— Потому что таково время, в котором мы живем. И все стало лучше, чем было раньше.

— Лучше! — воскликнула Элла невольно, но тут же взяла себя в руки. Потому что поняла, что слову «лучше» она противопоставляет свое личное видение жизни, пришедшее к ней во время ее пребывания в больнице, видение и понимание некоей темной, безликой, разрушительной силы, которая питает самые корни жизни и находит свое самовыражение в войнах, в жестокости и в насилии. Что не имело никакого отношения к предмету их спора.

— Вы имеете в виду, — сказала она, — лучше в том смысле, что нет безработных и никто не голодает?

— Как это ни странно, да, я имею в виду именно это.

Пол сказал это так, что между ними снова вырос барьер: он был из рабочего класса, а она нет, и посвященным был он. Поэтому Элла замолчала, а он через некоторое время настойчиво продолжил:

— Все стало намного лучше, намного, намного лучше. Как вы можете этого не замечать? Я помню…

И он запнулся, замолчал, — на этот раз не потому, что он на нее «давил» (как Элла это про себя называла), опираясь на свой более богатый в этой области опыт, а потому, что нахлынувшие воспоминания причинили ему острую боль.

Поэтому она предприняла еще одну попытку:

— Я не понимаю, как можно видеть, что происходит с этой страной, и не испытывать ко всему этому ненависти. На поверхности все выглядит прекрасно — тишь да гладь, провинциальная благодать. Но в глубине все пропитано ядом. Кругом одна ненависть, зависть и страдания людей, изнывающих от одиночества.

— То же самое можно сказать о чем угодно и о любом месте. О любом месте, где существует определенный уровень жизни.

— Легче от этого не становится.

— Все что угодно — легче, чем определенный тип страха.

— Вы хотите сказать, что страшна настоящая бедность. И вы, конечно же, хотите сказать, что я совершенно не в состоянии этого понять.

В ответ на это Пол быстро взглянул на нее, взглянул удивленно, потому что она столь упорно отстаивала свою точку зрения, и, как почувствовала Элла, с уважением. В этом взгляде не было ничего от того, как мужчина смотрит на женщину, оценивая ее с точки зрения сексуальной привлекательности, и она почувствовала себя более непринужденно.

— То есть вы хотели бы запустить по всей Англии гигантский бульдозер?

— Да.

— И оставить только несколько соборов и прочих старинных зданий, да парочку хорошеньких деревенек?

— Да.

— А потом заселить людей в прекрасные новые города, каждый из которых — мечта архитектора, и сказать им всем: вот, живите, нравится вам это или нет.

— Да.

— Или, может быть, вам нравится старая добрая Англия с ее забавами и утехами, с девушками в длинных домотканых платьях?

Она сказала, сердито:

— Конечно нет! Я ненавижу всю эту дребедень в духе Уильяма Морриса. А вы ведете себя нечестно. Посмотрите на себя, — я уверена, что большая часть ваших сил ушла на то, чтобы просто преодолеть классовый барьер. И я уверена, что нет никакой связи между тем, как сейчас живете вы, и тем, как жили ваши родители. Скорее всего вы стали для них просто чужаком. Скорее всего вы внутренне расколоты надвое. И так устроена вся страна. И вы это знаете. Так вот, я это ненавижу, я все это ненавижу. Я ненавижу страну, которая расколота так… так, что я не знала о ней ровным счетом ничего, пока не началась война и пока мне не довелось пожить вместе с теми женщинами.

— Ну-у-у, — протянул он наконец, — а они вчера были правы: вы действительно революционерка.

— Нет, это не так. Все эти слова не значат для меня ничего. Политика меня вовсе не интересует.