— Может быть, вам это совсем не по пути.

Он спросил:

— Где вы живете?

И когда она назвала свой адрес, твердо сказал, что ему с ней по пути. У него была маленькая английская машина. Водил он ее быстро и хорошо. Лондон владельцев автомобилей и тех, кто ездит на такси, — это совсем другой город, чем у тех, кто ездит на метро и в автобусе. Элла думала о том, что те мили убожества, которые ей пришло преодолеть одной, теперь выглядят как подернутый легкой дымкой светящийся и расцветающий разноцветными огнями город, который уже над ней не властен и не может ее напугать. Тем временем Пол Тэннер поглядывал на свою спутницу испытующе и остро, словно бросая в нее маленькие стрелки, и задавал ей быстрые и практичные вопросы о ее жизни. Элла, словно желая ответить на брошенный ей вызов, реагируя на то, что он откровенно пытается подвергнуть ее анализу и вписать в какую-то классификацию, рассказала Полу, что всю войну она проработала в столовой для работниц фабрики и что она жила вместе с ними в общежитии. Что после войны она заразилась туберкулезом, но не в очень тяжелой форме, и что она шесть месяцев провела в санатории, все время лежа на спине. Это был опыт, изменивший всю ее жизнь, оказавший на нее значительно более глубокое влияние, чем военные годы, проведенные с работницами фабрики. Ее мать умерла совсем молодой, и воспитывал ее отец, офицер в отставке, служивший до того в Индии, человек молчаливый и упрямый.

— Если это вообще можно назвать воспитанием: я была предоставлена самой себе, за что я отцу очень благодарна, — рассмеявшись, сказала Элла.

Еще она была замужем, брак оказался несчастливым и недолгим. В ответ на каждый кусочек сообщаемых ею о себе сведений Пол Тэннер кивал; и Элла так и видела, как он сидит за столом у себя в кабинете и кивает, выслушивая ответы пациентов на свои вопросы.

— Говорят, вы пишете романы, — сказал он, плавно притормаживая на стоянке возле дома Джулии.

— Я не пишу романов, — ответила Элла, раздосадованная таким вторжением на ее личную территорию, и тут же поспешно вылезла из машины. Он тоже быстро вышел и оказался у двери дома одновременно с ней. На мгновение оба замерли в нерешительности. Но ей хотелось скорее войти внутрь, скрыться от его настойчивого преследования. Он спросил, грубовато и бесцеремонно:

— Поедете завтра днем со мной на прогулку?

Потом, словно опомнившись, он поспешно взглянул на небо, затянутое тяжелыми облаками, и сказал:

— Похоже, завтра будет прекрасная погода.

Услышав это, Элла рассмеялась, и, поскольку от смеха ее настроение выправилось, она сказала, что поедет. Лицо Пола прояснилось, на нем появилось выражение облегчения, даже, скорее, триумфа. Он одержал некую победу, подумала она, и тут же несколько охладела. Потом, после очередного недолгого колебания, он пожал ей руку, кивнул и пошел обратно к машине, сказав, что заедет за ней в два часа. Элла зашла внутрь, прошла через погруженный в темноту холл, вверх по погруженной в темноту лестнице, сквозь погруженный в молчание дом. Из-под двери Джулии пробивалась полоска света. Ведь, в конце концов, было еще очень рано. Она крикнула:

— Джулия, я вернулась!

А Джулия сказала громким и ясным голосом:

— Заходи, поговорим.

У Джулии была большая и очень удобная спальня, она полулежала в большой двуспальной кровати, опираясь на груду взбитых подушек, и читала. На ней была пижама, рукава закатаны до локтя. Подруга смотрела на Эллу добродушно, проницательно и очень пытливо.

— Ну? И как там было?

— Скучно, — сказала Элла, тем самым упрекая Джулию в том, что она заставила ее туда пойти, — заставила невидимым усилием своей воли.

— Меня привез домой психиатр, — прибавила она, нарочно употребив это слово, чтобы увидеть, как на лице Джулии появится то же выражение, которое, Элла знала, было и на ее лице и которое она видела на лицах Патриции и той молодой женщины, когда они с Полом разговаривали. И когда она увидела это выражение, она сразу же устыдилась и пожалела, что так сказала, — как будто она совершила преднамеренно агрессивное действие, направленное против Джулии. «А ведь так оно и есть», — подумала она.

— И кажется, он мне не понравился, — добавила Элла, по обыкновению впадая в ребячество, играя пузырьками духов Джулии на ее туалетном столике. Она втирала духи в кожу на запястьях, наблюдая за выражением лица Джулии, которое снова сделалось скептичным, терпеливым и проницательным, через зеркало. Она подумала: «Что ж, конечно, Джулия — это некое воплощение образа матери, но должна ли я непрестанно поддерживать эту игру? А, кроме того, я по большей части сама испытываю по отношению к ней материнские чувства, я чувствую потребность ее защищать, хотя я и сама не знаю от чего».

— А почему он тебе не понравился? — поинтересовалась Джулия.

Вопрос был задан серьезно, и Элле, чтобы правильно на него ответить, пришлось бы серьезно подумать. Но вместо этого она сказала:

— Спасибо, что присмотрела за Майклом. — И она пошла наверх, в свою спальню, на прощание, с извиняющимся видом, слегка улыбнувшись Джулии.

На следующий день небо над Лондоном было ясным, светило солнце, и деревья на улицах уже не казались тяжелыми довесками домов и тротуаров, а словно были продолжением полей, лугов, природы в городе. Стоило только Элле представить себе залитую солнцем траву, как ее сомнения относительно запланированной прогулки сменились резко нахлынувшей радостью; и этот внезапный подъем настроения подсказал ей, что, похоже, в последнее время она постоянно пребывала в угнетенном состоянии, причем в большей степени, чем сама это сознавала. Когда Элла готовила ленч для ребенка, она вдруг запела. А все потому, что ей вспомнился голос Пола. Когда он с ним разговаривала, она как-то не прислушивалась к тому, как звучит его голос, а сейчас Элла его вдруг услышала, — это был теплый голос, с иногда проступавшими по краям шероховатостями выговора человека, не сразу получившего хорошее образование. (Она слушала его голос и думала о нем, не вспоминая, как он выглядит.) И она слушала не те слова, которые Пол произносил, но само звучание его голоса, в котором она теперь различала и деликатность, и иронию, и сочувствие.

Джулия собиралась днем навестить друзей, и она брала с собой Майкла. Они ушли рано, сразу после ленча, чтобы мальчик не знал, что его мама отправляется на прогулку без него.

— И тем не менее вид у тебя весьма довольный, — заметила Джулия.

Элла сказала:

— Ну, я уже несколько месяцев не выезжала из Лондона. Кроме того, такая ситуация, когда рядом со мной нет никакого мужчины, меня совершенно не устраивает.

— А кого она устраивает? — парировала Джулия. — Но только я не считаю, что какой угодно мужчина — это лучше, чем вообще никакого.

И, воткнув в Эллу эту маленькую шпильку, она отбыла вместе с ее сыном в прекрасном расположении духа.

Пол опоздал, и по тому, как он извинялся, а делал он это как-то формально, почти машинально, Элла поняла, что опаздывает он часто, и связано это с его характером, а не только с тем, что он очень занятой доктор, обремененный многими обязательствами. В целом Элла была довольна тем, что он опоздал. Ей было достаточно всего один раз взглянуть Полу в лицо, которое снова затуманилось облачком нервной раздражительности, чтобы тут же вспомнить, что прошлым вечером он ей не понравился. Кроме того, его опоздание означало, что он не так уж и заинтересован в их общении, а это смягчало легкие припадки паники, вызываемые, правда, не самим Полом, а воспоминаниями о Джордже. (Она сама это понимала.) Но как только они сели в машину и поехали прочь из Лондона, Элла заметила, что ее спутник снова бросает на нее быстрые нервные взгляды; и она почувствовала в нем решимость. Но Пол все время говорил, а она слушала его голос, и он был точно так же, до мелочей, хорош и приятен, как и в ее о нем воспоминаниях. Она слушала, и она смотрела в окно, и она смеялась. Он рассказывал ей, как получилось так, что он опоздал. Он и группа работавших вместе с ним в больнице врачей не совсем правильно поняли друг друга.