На этом месте повести Панин окончательно расслабился и задремал, беря на себя отвергнутую командиром чекистов-пограничников биологическую потребность. Ему снилась конница и фаланги тачанок. Он не услышал, как вернулась с работы Аврора, но когда почувствовал рядом ее тепло, решил, что не будет вести серьезный разговор сегодня. Пусть доблестные пограничники постоят на посту еще денек, он не станет разрушать мирную жизнь девушки Авроры.

Они сближались. Две небольшие группы, всадников по двадцать в каждой. Все они были вооружены до зубов, а дальше, с обеих сторон, охватывая перспективу, стояли пешие и конные, словно древние легионы, а еще где-то за дюнами уплотняли песочек и регулировали углы прицеливания минометчики.

Внешне Джумахунов представлял из себя холодный айсберг, не тающий под выскочившим час назад из песка солнцем. Его тепла так не хватало ночью, но теперь оно уже успело трижды и четырежды надоесть. Но свет его был нужен. Пока оно не взошло, отошедший от обморока Краснодонный уговаривал Джумахунова отказаться от вызова.

– Я не могу, – ответил на это полковник. – Мои воины будут говорить, что я струсил.

– Черт с ними, Ренат, – умолял его замполит. – Собака лает – ветер носит. Поговорят – перестанут.

– Для сокрытия своего отказа мне придется убить всех свидетелей, в том числе и вас, Иннокентий Львович, – припугнул его Джумахунов.

– Что вы чушь городите. Как можно принимать этот вызов. Вы ведь не сам по себе, вы представитель Советского Союза, человек военный. Я запрещаю вам участвовать в этом поединке.

– Не имеете права, майор. Вы можете только советовать мне что-либо. Будете мешать, маршалу Жукову на вас пожалуюсь. Знаете, что он делает с нерадивыми офицерами?

– Я-то знаю, Ренат Сайменович, а вот вы, наверное, забыли? Это я на вас напишу докладную за самоуправство. Вы подумали, что будет, если вас убьют? Здесь же все развалится. Кто будет управлять этим воинством?

– Ну вот, Иннокентий Львович, а вы хотите сажать меня в дисбат. Так и так все развалится. И если мои люди – местные, не наши родные комсомольцы, узнают, что я струсил, они перестанут меня уважать, и снова все, однозначно, развалится.

– Опять чушь порете. А если там засада? И вас шмякнут на расстоянии, без всякого поединка? – оживился, найдя неотразимый аргумент, Краснодонный.

– Есть риск, конечно. Но тогда мои бойцы будут знать, что я погиб в нечестном бою, а трусом не был. Это все-таки лучше. К тому же Ибн-Норик-хан тоже может опасаться подвоха с нашей стороны.

– О! Вот и прекрасно, полковник. Давайте приготовим ловушку. Прикончим этого садиста вместе с его главными подручными, – с надеждой загорелся замполит.

– Нехорошо.

– Что нехорошо, убивать бандитов?

– Подличать нехорошо.

– Я вам удивляюсь, вы на войне или как?

– Или как.

На самом деле, Джумахунов был вовсе не против ловушек и всяческих военных хитростей, но ему представился случай, о котором можно было только мечтать: самоутвердиться еще более, заставив группировку Ибн-Норик-хана признать поражение без боя. Весть о поединке распространится по пустыне мгновенно. Его станут уважать еще более, как настоящего благородного шейха. Да и советская власть от этого только выиграет, по его мнению. О возможности неудачи он абсолютно не думал. Так что брюзжание замполита не могло ни к чему привести. Он был готов к бою и морально и физически.

Отряды сближались. И та и другая сторона были обвешаны оружием и держали его наготове. Это было похоже на переговоры двух враждующих гангстерских кланов где-нибудь в сердце современного империализма. Любое неосторожное слово или жест могли привести к стремительному взаимному истреблению. Конкретно Джумахунов не держал руку на курке, но совсем близко на переднем горбу его Огонька висел заряженный «ППШ».

Когда между отрядами осталось не более пятидесяти метров, они словно натолкнулись на невидимую преграду. Передние встали, а задние быстро рассредоточились вдоль невидимой черты.

– Эй! – заорал на арабском один из противников. – Где тут мохнатый русский паук?

Говоривший был одет не красивее других, но его одногорбый боевой верблюд имел сияющую, может быть, действительно обшитую золотой нитью сбрую. Это явно был Ибн-Норик-хан.

– Я – полковник Джумахунов, к твоим услугам, тушканчик Норик! – рявкнул, трогая с места Огонька, Джумахунов. – Давно ли ты стал ханом? Не знаю, как в Судане, а здесь, в Сахаре, такие клички не приняты.

– Ага, мерзкий падальщик, трусливый шакал пустыни, который не может без танков шагу ступить, решил провести политинформацию?

Находящийся позади сержант Абдул быстро и четко переводил фразы для Джумахунова, хотя тот и так почти все уловил сам.

– Это тот, кто привык своим железом давить женщин и детей в селениях, так?! – продолжал распалять себя Ибн-Норик-хан.

– Переводи, Абдул, – приказал в сторону Джумахунов, опасаясь за свой выговор. – Не плачь, мальчик! Я сегодня удавлю тебя без всяких танков! А вообще, предлагаю тебе от своего имени и от командования заодно сдать к шайтану оружие и сдаться! Тогда, может, убережешь свою мерзкую шкуру!

– Мне смешно, русский падальщик!

– Я не русский, гов…к, я киргиз! Ты хоть знаешь, где такая страна, необразованный мерин!

В таком роде они некоторое время осыпали друг друга, мягко говоря, нелестными эпитетами. У Абдула все время происходили сложности с переводом, и он был вынужден импровизировать. Наконец Джумахунову надоел этот детский сад.

– Ладно, Хан! Заткни свой рот! Ты готов сразиться на саблях?

– Всегда, русский паук! Давай только договоримся, что если я отсеку твою голову и надену ее на вон ту пику, – он показал в сторону какого-то из своих оруженосцев, – то тот, кто останется за тебя, пропустит мой отряд без всяких помех, а?

– Идет, Хан! – На самом деле Джумахунов был уверен, что в случае его гибели Краснодонный все равно навяжет Ибн-Норик-хану бой, но какое значение имело то, что могло случиться после смерти? – А что будет, если ты сам станешь кусками мяса? Твои сдадутся?

– Самонадеянный страус! Не будет этого! – Ибн-Норик-хан начал быстро освобождать от лишнего имущества себя и верблюда. На песок полетел английский пистолет-пулемет «стерлинг», немецкий «вальтер», две гранаты, наружный халат и вообще вся затрудняющая движения одежда.

Увидев такое, Джумахунов в свою очередь сбросил вниз «ППШ», верхнюю полевую форму, чалму, да и вообще почти все. Затем он тронул Огонька вперед. Он опасался, что Ибн-Норик-хан захочет драться в пешем варианте, а здесь он был не силен.

– Прикажи своим рабам не вмешиваться в наш спор! – рявкнул Джумахунов на родном киргизском, забыв, что Абдул не сможет такое перевести. Но все окружающее, и Абдул в том числе, уплывало куда-то в сторону, оно больше не существовало. Только впереди был враг.