Овечкин обиделся и хотел было серьёзно возразить, но, рассудив за благо не ссориться с начальством, чтобы не повредить карьере, промолчал и уехал. Он был зол на Платона Фомича и всю дорогу до Осиной рощи употребил на сочинение язвительных куплетов вроде этого:

Скривил Платон свирепо рот:

Воров кругом невпроворот!

Или ещё язвительнее:

Если стукнуть Фомичу

Головой по кирпичу,

Будет плохо кирпичу,

Но отлично — Фомичу,

Потому что наш Фомич —

Это тот ещё кирпич!

4

Вернулся Овечкин поздно вечером и, застав Милосердова в сыскной комнате храпящим на кожаном диване, несколько раз кашлянул.

— Ну как? — спросил Милосердов, протирая глаза.

— Вот, решил привезти её сюда. Сами взгляните.

Овечкин вручил Милосердову картину и лупу. Платон Фомич повернул акварель так, чтобы её лучше освещал электрический свет.

— Ёжик стриженый! — воскликнул он, вглядываясь в белый лоскуток в руках изображённой на картине девушки. — Здесь что-то написано… Так я и думал — это же вовсе не платок, а записка!

Он вооружился лупой и долго смотрел через неё, потом с довольной улыбкой протянул Овечкину руку. Тот её с радостью пожал.

— Ну, Светозар, поздравляю! Быть тебе начальником сыскного отделения!

Овечкин просиял. Он, конечно, понимал, что его заслуги здесь нет, и отнёсся к словам начальника как к шутке, но ему всё равно было приятно. Милосердов подмигнул ему, достал из шкафчика графинчик с коньяком и две рюмочки, и они молча выпили.

— Ты поезжай домой, отдохни, а я останусь здесь до завтра. Утром наведём справки, не было ли в эти дни утопленниц в Осиной роще. Сдаётся мне, что одно из тамошних озёр она и нарисовала. Завтра скажу Тайцеву Петру Алексеевичу, чтобы навестил господина Навроцкого и поздравил его со скорым освобождением.

После ухода Овечкина Милосердов налил себе ещё одну рюмочку коньяку, выпил, икнул и, снова наставив увеличительное стекло на картину, смакуя с каким-то особым удовольствием каждый звук, точно споласкивая его коньяком, прочитал вслух: «Меа culpa»[35].

— Ёжик стриженый! — покачал он головой. — Ну девка даёт! И как мелко написала-то, без увеличительного стекла и не разберёшь…

И, зевая, он зашаркал к дивану.

5

Явившись утром в часть, Овечкин увидел Милосердова листающим страницы каких-то дел.

— А, это ты, Светозар? — оторвался от бумаг Платон Фомич. — Ты вот что, ступай-ка, выясни, не случались ли утопленницы в Осиной роще. Ну, ты знаешь… с того самого дня…

Овечкин скоро вернулся и доложил, что никаких трупов и утопленниц на озёрах обнаружено не было. Это обстоятельство несколько огорчило Милосердова.

— Зацепилась за какую-нибудь корягу… — сказал он хмуро.

— А как же всё-таки быть с телом Шарлотты Янсон, которое уже выловили из Невы? — робко спросил Овечкин.

Милосердов посмотрел на него непонимающим взглядом.

— Ты это о чём?

— О трупе, который мы уже имеем.

— Не спеши, всё будем делать по порядку. Я должен допросить Навроцкого… Впрочем, давай-ка сначала съездим в покойницкую и ещё раз взглянем на труп.

— Он ещё там? — удивился Овечкин.

— Да, я уже справился. Его никто не пожелал забрать. К тому же по недосмотру он остался там дольше, чем положено, но нам это только на руку.

Овечкин вспомнил, как в морге, когда он ездил туда с Навроцким, у него закружилась голова и противная тошнота подступила к горлу. К счастью, никто этого не заметил, ведь Навроцкого тогда самого едва не хватил удар.

— Платон Фомич, может быть, вы без меня?.. Я ведь там уже был и видел её.

— Ничего, съездишь ещё раз. Ты можешь мне понадобиться.

В морге осматривать труп и сличать его с фотографическими портретами Лотты Янсон Милосердову пришлось всё же в одиночку: Овечкину сразу же сделалось дурно, и его пришлось отвести в уборную. Когда они вышли на свежий воздух, бледный как смерть Овечкин узнал, что Милосердов доволен увиденным и что между трупом и Лоттой Янсон имеется несомненное сходство, но из-за некоторых повреждений лица (при этих словах патрона Овечкин поморщился) полной уверенности в их идентичности или, наоборот, в отсутствии таковой не может быть.

— В пользу их идентичности, кроме схожести лиц, говорят одинаковое сложение тела, рост, цвет волос, глаз и другие детали… Правда, на фотографиях Лотты Янсон, — говорил задумчиво Милосердов, — видна едва заметная родинка на щеке, а на трупе найти её не удалось, но именно в этом месте у покойной имеется странная ссадина…

— Неужели всего этого мало? — спросил Овечкин.

— Допустим, что это Шарлотта Янсон… — сказал Милосердов, останавливаясь посредине тротуара. Тогда отчего ей приспичило ехать в город, когда вблизи дачи к её услугам было несколько озёр на выбор? Впрочем, это дело вкуса… Но стрелялась она явно не из револьвера Навроцкого. Не могла же она застрелиться, а затем сесть на извозчика и ехать в город, чтобы утопиться…

— Платон Фомич, зачем же вы так усложняете? К чему вся эта некромантия? Если предположить, что её застрелил Навроцкий, всё встанет на свои места…

— Гм… Предположить… Ты, Светозар, в сыскной полиции служишь или в жёлтой прессе подвизаешься?

— Но позвольте, Платон Фомич… — возразил Овечкин. — С чего же, если не с предположения, и начинается поиск фактов и улик?

— Строить предположения, конечно, не возбраняется… — сказал Милосердов. — Почему бы, к примеру, не предположить, что Шарлотта Янсон застрелилась из револьвера Навроцкого, причём пуля прошла навылет и застряла в оконной раме, а уж затем князь, струсив, сбросил её в Неву, чтобы избежать скандала?

— Платон Фомич, а и впрямь… Ведь это же очень правдоподобно… Как же это я не сообразил?.. Это всё объясняет! Узнав из анонимного письма, что у неё есть соперница, она…

— Да, пожалуй, правдоподобно… — перебил его Милосердов, тыкая в задумчивости тростью в тротуар. — Вот что, Светозар… Мы упустили одну деталь. Поезжай-ка скорей в Осиную рощу и привези мне труп.

— То есть… как труп? — остолбенел Овечкин.

— Труп этой птицы… голубя.

— Позвольте, Платон Фомич… Как же это? Зачем вам? Какое это имеет отношение?

Овечкин озадаченно округлил глаза, и Милосердову показалось, что за толстыми стёклами очков его помощника шевельнулись два шара для детского бильярда.

— Привези, привези… — похлопал он его по плечу. — А по дороге сам подумай зачем.

— Вы шутите, Платон Фомич?

— Не гневи меня, Светозар! — сказал Милосердов и остановил первого попавшегося извозчика.

— Куда прикажете, барин? — спросил тот.

— В Осиную рощу!

— Э-э, далековато это будет, барин.

— Я вот у тебя бляху-то конфискую — будет тебе