Умирала Ариадна со спокойной душой. То, что должна была — выполнила. Имя Сергея Эфрона обелено, архивы Марины Цветаевой восстановлены и снова почитаемы…

А собственная жизнь? О ее окончании Ариадна совсем не грустила, потому что это была жизнь той, другой Али. Жизнь настоящей Ариадны, — веселой, яркой, чувствующей, гармоничной, — закончилась еще в 39 году. «Жизнь моя, кончившаяся в августе 39-го года, видится мне положенной где-то на полочку, до лучшего случая, и все мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. … А сейчас существую, а не живу…Делаю

что-то только потому, что должна…. Это тот минимум, который я могу сделать для родителей»…

* так называли резиновые дубинки

— Так что, Марин, нужно вам решиться… Что думаете? — Волкова не торопит с ответом, но заглядывает в лицо опасливо, будто подозревает неладное…

Ей врать не хочется… Ей хочется жаловаться…

— Извините, я провалилась… — признаюсь, шокируя, — Что-то странное, неуместные мысли накрывают звуконепроницаемым облаком, тону в них, и…

— Марина, вы издеваетесь? — Волкова спрашивает почти с надеждой. — Ой, ну что я переспрашиваю, — убеждает она сама себя. — Конечно, издеваетесь. Только почему, надо мной? Не я эту ситуацию придумала. И, между прочим, я в таких же условиях, как все. Одно могу сказать — я ссориться ни с кем не собираюсь. Сказали переехать — перееду. — Видно, что все эти слова — плод мучительных компромиссов с совестью, поэтому и тон Волковой такой непривычно скандальный, и выражение лица неожиданно надменное… — Конечно, — продолжает она. — Каждому хочется закрыть уши, сказать, что он слышать ничего не слышал, и ни на что не реагировать. Но, увы, все мы взрослые люди и на всех нас лежит ответственность. И если нам не хочется переезжать, то мы не имеем права не думать о соседях. Зря вы, Мариночка, издеваетесь… Мне поручили вас в известность поставить, я поставила, а…

— Хорошо-хорошо, — легко соглашаюсь играть по чужим правилам, потому что пока не слышала размеры ставок и мне все равно, как играть. — Не буду издеваться. Буду слушать и слышать, только… повторите еще в двух словах, а то я недопоняла многое.

— Повторяю. Нашу квартиру выкупают. Нас переселяют, если у тебя нет другого варианта, в общежития. Но лучше найди другой вариант, потому что в те общежития я ходила и войти не смогла от брезгливости…

— А зачем же тогда нам отсюда съезжать?

— Да потому что сразу обеспечить личной однокомнатной каждого они не могут. А вот стереть нас с лица земли, в случае ссор, очень даже могут…

— Кто это «они»? — тот редкий случай, когда слышу я обращенный ко мне текст, не слышу его — глубина моего понимания не меняется. Дим, хоть ты объясни, о чем речь?

— Короче, по договору, в новое жилье нас вселят, максимум, через два года, пока же всем желающим снимут комнаты в указанном общежитии. — вместо Димки, мне отвечает Волкова. — Все уже дали свое согласие. Представь, как здорово! Своя квартира! Личная! Один минус — через два года. А до этого — или общежитие, или сама найди, где пожить… А потом — отдельная квартира! И район по договору не хуже этого… И люди надежные. Я через прежние связи проверяла — солидная фирма, правительственный уровень, они действительно квартиры дадут… Мы все уже нашли себе варианты, где жить эти два года. Мы со Стасей к сестре переберемся, ты — к маме можешь… Не подводи нас, пожалуйста. Я считаю, нужно поддержать расселение! — последнюю фразу Волкова произносит выдрессировано бодрым тоном, а потом востро косится на дверь — плотно ли прикрыта, и шепчет, — Они здесь всесильные люди, у них все районные власти на подкорме… Нам еще радоваться надо, что не слишком плохие условия предлагают. А договор они точно выполнят — говорю же, серьезные люди. Кидать не станут — не их уровень… Ну?

Дим, ты понимаешь что-нибудь? «Кидать», «уровень»… Перегруз от обилия абсурдности… При чем здесь деньги вообще! Да у меня с этой комнатой, можно сказать, ментальная связь! Она меня в таких ситуациях выхаживала, края таких пропастей в моей душе разверзшейся стягивала и прошивала бережно, пусть неровными стежками, пусть по живому, но откачивала же! На ноги ставила, и я потом, через день, буквально, тупого на ковре валяния, поднималась, оживала, будто и не было ничего, спешила жить, плюя на очередной отказ спонсоров выпускать сборник, или там потные руки предыдущего директора… И теперь я должна отдать эту комнату под какую-то бухгалтерию?

— Марин, на землю вернись! — Волкова мигом постарела-осунулась. Оказывается, предыдущую тираду я почти вслух выпалила. Обстреляла ни в чем не повинную Волкову своей ненормальностью. Огорошила. — Так и знала, что с тобой проблемы возникнут, — досадует. — Да я, если хочешь знать, видеть вас всех больше не могу! Тебе-то что? Для тебя тут ночлежка обычная. А я — тут ребенка воспитываю. А как тут воспитаешь, если у каждой Масковской язык не из того места растет и свое мнение о необходимом ребенку словарном запасе? А Андрей пьет, а Стася видит это. Живем тут, как в бомжатнике!!! — грозные тона отступают и сквозь них прорисовывается умоляющая Волкова, — Ну сама подумай, ну представь — будешь одна жить, со своею кухнею…

— В том-то и дело, что одна. И соли попросить не у кого. И торт Киевский, если привезу, самой придется жрать, словно нравится он мне…

— А ты тортом не попрекай!

Ой, Дим, поругались мы, кажется, с Волковой. Всю жизнь ладили, а тут — такое непонимание. Стыдно! Стыдно за такое падение нравов и нравоучителей, к коим Волкова всегда имела самое прямое отношение…

Впрочем, ситуация, похоже, безвыходная. Если все соседи согласны, то у меня два варианта: или присоединиться, или последней сволочью быть и лишить людей бытовой самореализации.

— Ладно, — говорю, — Раз я вам так не нравлюсь — разъезжаемся! Еще не хватало навязываться! Вот придумаю, куда смыться, и тут же уеду…

— К маме езжай, — давит Волкова, чтоб ускорить процесс расставания.

— Вы же знаете, этим людям я звоню только, когда у меня все хорошо. — невольно завожусь и снова становлюсь на дыбы…

— Тоже мне, отношения с близкими! — кривится соседка.

— Именно такие отношения, — отстаиваю свое, — И именно потому, что это самые любимые и близкие мне люди. Никогда не позволю взвалить себя на их нервы. И не вздумайте сами звонить! Это и нервы оборвет и меня не спасет. /Наши матери старятся раньше, чем мы взрослеем и становимся в состоянии заботиться о них…/ Поэтому единственное, что мы можем сделать, это снять с них заботу о нас.

— Но хоть просто пожить-то ты у них можешь? — Волкова совсем моей философией не воодушевляется и примитивно клонит свое

А я, для прикола, представила, как приеду к маме. Врать не смогу. Не умею ей врать! Кому угодно могу, а ей — нет. Вывалю всю свою душевную гадость… Засорю им чистоту своим Димкою. Разобью гармоничность и размеренность…

— «Просто пожить» можно у чужих людей. — говорю Волковой, — А родные, на то и родные, что живешь не «у них», а «с ними», то есть делишься жизнью полностью… А я сейчас не в том состоянии, и маму с сестрой собой только травмировать могу… И звонить вам им не советую. Позвоните — из вредности не стану размениваться. — Волкова, бедняжка, так вздрагивает, что мне ее сразу жаль делается. — Да вы не переживайте. — улыбаюсь, и её и сама себя подбадривая, — /У меня еще есть адреса, по которым найду голоса/. Вся Москва — родной дом. В каждом ресторане — по дружественной компании… Я от вас сто раз найду куда идти…